Генри не смог произнести ни звука. Слова застряли в горле. Он поднял руку и помахал Дине. Та сделала ответный жест. Так как он не мог просто стоять и глупо улыбаться, пока она подойдёт, он решил закурить, стараясь делать это как можно медленнее. Наконец он услышал её шаги по холодной, подмёрзшей земле, и каждый её шаг отдавался ударом сердца в его груди. Когда, закурив, он поднял глаза. Дина была уже рядом с ним.
— Доброе утро, — поприветствовал её Генри.
— Я не могу отдышаться, — сказала Дина. — Доброе утро, Генри. У твоей сигареты просто божественный запах.
Он протянул Дине сигарету.
— Здесь, наверху, просто великолепно! — воскликнула она. — Я рада, что пришла. Ты не поверишь, но мне жарко. Правда. Руки и лицо замёрзли, а остальное как из печки.
— Я тоже рад, что ты пришла, — сказал Генри. Они немного помолчали. Генри, не отрывая глаз от дымящейся трубы дома мисс Кампанула, спросил:
— Ты чувствуешь себя немного смущённой?
— Да, — сказала Дина. — Если я начну говорить, я буду нести без умолку всякую ерунду, а это верный признак смущения.
— Со мной все наоборот. Я не могу произнести ни звука. Мне кажется, что я краснею, а моя верхняя губа начинает дёргаться.
— Это пройдёт через минуту, — сказала Дина. — Генри, что бы ты сделал, если бы оказалось, что ты имеешь власть над всеми тебе подобными? Это звучит немного торжественно. Я имею в виду, что ты мог бы влиять на сознание, а значит, и на судьбы всех живущих там, внизу. Что бы ты сделал?
— Я бы заронил в сознание кузины Элеоноры мысль о том, что она должна заниматься миссионерством в Полинезии; или чтобы мисс Кампанула организовала общество нудистов в Чиппинге; или чтобы мой отец стал сюрреалистом.
— Нет, а серьёзно, что бы ты сделал? — настаивала Дина.
— Я не знаю. Наверное, я попробовал бы сделать их проще. Люди кажутся мне чересчур занятыми и опутанными условностями.
— Может, их надо сделать добрее?
— Да, возможно, это помогло бы.
— Безусловно, помогло бы. Если бы мисс Кампанула и твоя кузина Элеонора не завидовали так друг другу, и если бы доктор Темплетт больше жалел свою жену, и если бы миссис Росс больше заботилась о том, чтобы не расстраивать планы других людей, мы не переживали бы таких сцен, как вчера вечером.
— Возможно, — согласился Генри. — Но нельзя запретить им любить, если можно назвать любовью то, что они чувствуют друг к другу. Я люблю тебя, и, полагаю, ты это знаешь. От этого мне кажется, что все кругом благородны, добры и великодушны. Но, в то же время, если бы у меня был целый гарем больных жён, они не смогли бы запретить мне говорить тебе о моей любви. Дина, я безумно люблю тебя.
— Правда, Генри?
— Ты никогда не поверишь, как сильна моя любовь. Я тысячу раз обдумывал, как скажу тебе об этом. Сначала мы просто беседовали бы, а потом, в подходящий момент, я бы сказал, что люблю тебя.
— Ты хотел быть изысканным?
— Да. Но этот способ оказался не для меня.
— И не для меня тоже, — сказала Дина. Они взглянули друг на друга. Эту минуту они сохранят в памяти на всю жизнь. В этот момент они не видели чётко лиц друг друга, потому что способность каждого из них видеть притупило волнение.
— О, Дина, — сказал Генри. — Дорогая, дорогая Дина, я очень сильно тебя люблю.
Он протянул руку и дотронулся до её руки. Это было их первое прикосновение. Дина воскликнула:
— Генри, дорогой мой!
Она прижала его ладонь к своей холодной щеке. — О, Господи! — сказал Генри и притянул её к себе. Конюх Джоуслина, ехавший не спеша по дороге на Клаудифолд, поднял глаза вверх и на фоне зимнего неба увидел две прижавшиеся друг к другу фигуры.
* * *
— Мы должны вернуться на землю, — сказала Дина. — Звонит церковный колокол. Уже, должно быть, восемь часов.
— Я поцелую тебя восемь раз в промежутках между ударами, — сказал Генри.
Он поцеловал её в глаза, в щеки, в мочки ушей и дважды поцеловал её в губы.
— Вот! — бормотал он.
— Не надо! — крикнула Дина.
— Что случилось, дорогая?
— Не цитируй из Макбета. Это плохая примета!
— Кто это сказал?
— В театре все так говорят.
— Я им покажу! Мы не в театре, мы на вершине мира.
— Все равно, я скрещу пальцы, чтоб не сглазить.
— Когда мы поженимся?
— Поженимся?
Дина затаила дыхание. Безмятежное счастье Генри внезапно померкло. Он почувствовал, как изменилось настроение у Дины.
— Что это? — спросил он. — Что случилось? Тебя пугает мысль о нашей свадьбе?
— Просто мы действительно должны вернуться на землю, — мрачно проговорила Дина. — Я не знаю, когда мы поженимся. Видишь ли, произошла одна довольно сложная вещь.
— Господи, дорогая, что ты собираешься мне сказать? Надеюсь, не о семейном проклятии и не о дюжине кровных родственников, находящихся в приютах для лунатиков?
— Не совсем. Дело в твоей кузине Элеоноре.
— Элеонора! — воскликнул Генри. — Её почти не существует.
— Подожди, я тебе скажу кое-что. Теперь я должна это сказать. Я скажу тебе, когда мы спустимся с холма.
— Сначала скажи, что ты счастлива так же, как и я.
— Трудно чувствовать себя более счастливой.
— Я люблю тебя. Дина.
— Я люблю тебя. Генри.
— Весь мир принадлежит нам, — сказал Генри. — Давай спустимся и завладеем им.
* * *
Они шли вдоль гребня холма по тропинке, ведущей прямо к саду у домика ректора. Дина шла впереди, и чтобы поговорить, им приходилось постоянно останавливаться.
— Боюсь, — начала Дина, — что я мало внимания обращаю на твою кузину Элеонору.
— Ты удивляешь меня, дорогая, — сказал Генри. — Для меня самого она не более чем пустое место.
— Тогда все в порядке. Я не могла говорить об этом до сегодняшнего утра, потому что это все касается нас с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96