Человек этот как раз отворачивался, чтобы посмотреть на усыпанное звездами небо. Ему не пришлось рассказывать, как он призвал смертоносную машину на дом торговца, ни о его последних словах, ни о том, как он сначала разбудил, а потом уничтожил зловещую машину, покоившуюся в глубокой ловушке под Храмом Черного Колодца, ни о том, что сказала ему, появившись в оракуле, женщина в белом, фантом одной из владычиц Древней Расы.
Но такие беседы оттесняли все эти события и приключения куда-то на задворки его памяти, им не оставалось места из-за терпеливых, но настойчивых вопросов префекта Корина о все более мелких подробностях обыденной жизни в дни его детства. Казалось, что все происходящее с Йамой за тот короткий промежуток, когда он покинул свой дом в Эолисе и очутился здесь, в одной из безликих келий, неотличимых от тысяч ей подобных в Департаменте Туземных Проблем, было не более чем очень ярким сном. И, может быть, частично по этой причине, оставаясь один в бесконечной тьме своей кельи, Йама без конца прокручивал в голове каждый свой шаг между Эолисом и Изом, подобно волу, неустанно бредущему по кругу. И с каждым кругом колея под его ногами незаметно углубляется. Он боялся, что если забудет хоть самую ничтожную подробность своих приключений, то начнет забывать их все, так ткань начинает распускаться, когда порвется одна-единственная петля.
Если Йама сам задавал вопрос, то префект Корин замолкал, будто углубившись во внутренний диалог с самим собой, перед тем как спросить что-то в ответ. Сухая лаконичная манера поведения, свойственная префекту Корину, обозначилась во время этих бесед еще более явно. Молчание его было долгим и отстраненным; взгляд жестко впивался в Йаму, пока тот свободно рассказывал о своем детстве, так смотрит горный барс на свою предполагаемую добычу, выжидая мгновения слабости или неточности, которое отдаст жертву в его когти. Казалось, он отлил весь свой интеллект в форму вопроса, подобно тому, как рыбарь из любого камня вытачивает наконечник гарпуна. Ответов Йама от него не получил – только вопросы. Йама не знал, удовлетворяют ли префекта Корина его ответы. Этот вопрос, как и все остальные, остался без ответа.
Кроме префекта Корина и бестелесного голоса в затемненной, разделенной надвое комнате, единственными человеческими существами, с которыми общался Йама, были его стражники. Четверо солдат на посту у дверей его кельи менялись через равные интервалы. Жили они в двух кельях по обе стороны его собственной. Вместе с Йамой они вышагивали до дверей комнаты, где проходили испытания, а потом сопровождали его назад.
Только один из стражей говорил с ним – пожилой человек, стоявший вторую из ночных вахт. Его звали Коронетис. Он поведал Йаме, что не возражает против ночных вахт: он уже стар, жена его умерла, спит он мало.
– Вы, молодежь, спите крепко, – говорил Коронетис. – Это дар божий. Старикам сон не нужен, они ведь скоро умрут, а проснутся лишь при конце света, сотворенного по воле Хранителей.
Йама улыбнулся этому образу и стал развивать его дальше:
– Тогда это будет совсем не сон, ведь в промежутке вы не будете существовать, и времени для вас не пройдет нисколько. Как говорится в первой суре Пуран, «до Вселенной не было времени, ибо ничего не менялось».
– Ты – благочестивый юноша.
– Я бы этого не сказал.
– Наверное, ты сделал что-то дурное, раз оказался здесь, но я вижу, что ты читаешь Пураны.
– Значит, за мной наблюдают? – Сам Йама об этом не подумал. Он-то полагал, что келья – его личное пространство и так же непроницаема, как собственная голова.
Коронетис энергично кивнул:
– Через ту же трубу, по которой идет свет. Я думал, ты догадываешься. Но сейчас они скорее всего не следят. Они спят.
Как и большинство простых служащих Департамента Туземных Проблем, Коронетис был сухощав. Его жесткие волосы, несмотря на возраст, оставались черными и висели сальными прядями до середины спины. Хоть он и любил говаривать, что он тощ, как ощипанный цыпленок, на самом деле он был еще достаточно сильным мужчиной: мускулы буграми перекатывались у него под кожей, как будто туда напихали каштанов. Он ушел добровольцем в армию, когда началась война. Ему пришлось сражаться во время Марша Утраченных Вод и он все еще страдал от бронхита.
– Там водятся песчаные мухи, которые заползают в рот и в нос, когда человек спит, – рассказывал он. – Они заползают в глотку и откладывают там яйца, потом личинки попадают в легкие и там время от времени выводится муха, а мне приходится кашлять, чтобы она вылетела. Но все же мне повезло больше, чем многим из моих однополчан. И дело тут не в битвах. В основном они погибли из-за болезней в срединной точке мира и из-за диких тварей в тамошних болотах и лесах. По этой причине еретики – братья пантере и песчаной мухе.
Когда Коронетис вернулся с войны, то был так истощен воспалением легких и лихорадкой, что жена его не узнала. Он стал клерком, как до него был его отец. Коронетис все еще носил белую рубашку служащего, ведь клерком он был дольше, чем солдатом, и даже сделал карьеру: сейчас он возглавлял отделение. Он был страстно предан своему Департаменту и ничего не боялся, но в старости страдал от одиночества. Детей у него не было, а друзей он почти всех пережил, потеряв их еще в молодости.
– Мы будем править миром, – заявил Коронетис, – потому что никто другой не возьмет на себя эту ношу. Поэтому ты покаешься перед Комитетом Общественной Безопасности и станешь на защиту нашего дела. Это единственное дело, которому стоит служить, юноша.
Коронетис и Йама сидели на койке в келье, освещенной зеленой светящейся палочкой, которую Коронетис поставил на откидную полку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128