— Говори! Что случилось? — вскричал я.
Она тяжело вздохнула, опустила руки и наконец выдавила из себя:
— Хозяйка...
Но я уже не слушал ее.
— Скорей, скорей, дядюшка!.. Ах! Моя Бабэ...
И я помчался по тропинке, рискуя свернуть себе шею. Сборщики винограда, выпрямившись, смотрели, как я бегу, и улыбались. Дядюшка Лазар, который не мог поспеть за мною, растерянно размахивал тростью.
— Стой, Жан! Черт возьми, я не хочу прибежать последним.
Но я не слушал дядюшку, я мчался все быстрей.
Я подбежал к ферме, запыхавшись, полный страха и надежды. Мигом поднявшись по лестнице, я очутился у комнаты Бабэ и стал стучать кулаком в дверь; потеряв голову, я плакал и смеялся. Акушерка, приоткрыв дверь, сердито сказала мне, чтобы я не шумел. Я был подавлен и пристыжен.
— Я не пущу вас, — продолжала она. — Подождите во дворе.
И, видя, что я не двинулся с места, она добавила:
— Все идет хорошо. Я вас позову.
Дверь захлопнулась. Я остался стоять перед ней, не решаясь спуститься вниз. Я слышал, как слабо стонала Бабэ. Но вдруг она так отчаянно закричала, что мне показалось, будто меня пуля ударила в грудь. Мне безумно захотелось высадить дверь плечом. Чтобы не поддаться искушению, я заткнул уши и опрометью бросился вниз по лестнице.
Во дворе я увидел дядюшку Лазара, он только что подошел и совсем запыхался. Бедняге пришлось присесть на закраину колодца.
— Ну как, — спросил он, — где ребенок?
— Я ничего не знаю, меня выставили за дверь. Бабэ мучается и плачет.
Мы посмотрели друг на друга, не смея выговорить ни слова. Мы взволнованно вслушивались в тишину, не спускали глаз с окошка Бабэ, стараясь что-то разглядеть сквозь белую занавеску. Дядюшка, весь дрожа, сидел неподвижно, опершись руками на трость, а я возбужденно шагал по двору. Время от времени мы обменивались тревожной улыбкой.
Во двор одна за другой въезжали повозки с виноградом. Корзины ставили вдоль каменной стены, и рабочие голыми йогами давили виноград в деревянных колодах. Кричали мулы, ругались возчики, и было слышно глухое бульканье сливаемого в бродильный чан вина. Терпкий запах разливался в теплом воздухе.
Я по-прежнему мерил шагами двор, как бы опьяненный этими запахами. Голова у меня раскалывалась; глядя, как виноград истекает кровью, я думал о Бабэ. Я говорил себе с какой-то животной радостью, что мой ребенок появится на свет во время сбора винограда, среди благоухания молодого вина.
Сгорая от нетерпения, я вновь поднялся наверх. На этот раз я не осмелился постучать, я прижался ухом к двери и услышал тихие и жалобные стоны Бабэ. У меня зашлось сердце, и я стал проклинать эти страдания. Дядюшка Лазар, который незаметно последовал за мною, заставил меня вернуться во двор. Он хотел меня отвлечь и стал рассуждать о том, какое у нас будет превосходное вино, но он и сам не слышал себя. Мы поминутно замолкали, с беспокойством прислушиваясь к протяжным стонам Бабэ.
Постепенно стопы начали затихать, они уже напоминали всхлипывания ребенка, который засыпает, плача. Потом наступила полная тишина. Вскоре эта тишина стала для меня непереносимой. Теперь, когда Бабэ перестала стонать, мне казалось, что дом опустел. Я хотел было снова подняться наверх, но окно бесшумно отворилось, из него высунулась акушерка и сказала, поманив меня:
— Идите сюда.
Я медленно поднимался по ступенькам, с каждым шагом испытывая все большую радость. Дядюшка Лазар уже стучался в дверь, а я был еще на середине лестницы, ощущая странное удовольствие, оттого что оттягиваю момент встречи с Бабэ.
На пороге я остановился, сердце отчаянно колотилось. Дядюшка склонился над колыбелью. Бабэ, белая как полотно, лежала с закрытыми глазами и, казалось, спала. Забыв о ребенке, я подошел к ней и охватил ладонями ее голову. Слезы еще не высохли на ее щеках, губы дрожали и как-то жалостно улыбались. Она медленно открыла глаза. Она не сказала ни слова, но мне послышалось: «Я очень страдала, милый Жан, но я так была этим счастлива! Ты жил во мне».
Тогда я наклонился к Бабэ, поцеловал в глаза и осушил ее слезы. Она тихо засмеялась в каком-то сладостном изнеможении. Она совеем обессилела. Медленно высвободив руки из-под простыни, она обняла меня за шею и сказала на ухо слабым, но торжествующим голосом:
— А у нас мальчик. — Это были ее первые слова после пережитого потрясения. — Я была уверена, что это будет мальчик, — продолжала она, — я видела его во сне каждую ночь... Положи его ко мне.
Повернувшись к колыбели, я увидел, что дядюшка Лазар ссорится с акушеркой. Она ни за что не позволяла дядюшке взять на руки ребенка, а тому хотелось его побаюкать.
Тут я взглянул на ребенка, о котором совсем позабыл. Он был весь розовый. Бабэ уверяла, что он похож на меня; акушерка находила, что у него глаза матери; а я ничего не замечал, я был взволнован до слез; я поцеловал ребенка, как целуют хлеб, и мне показалось, что я целую Бабэ.
Я положил малыша к матери. Он непрерывно кричал, но нам это показалось небесной музыкой. Я уселся па край кровати, дядюшка расположился в глубоком кресле, а Бабэ, тихая, утомленная, лежала укрытая до подбородка, смотрела на нас и улыбалась. Окно было распахнуто настежь. Вместе с теплым воздухом осеннего пополудня в комнату вливался запах винограда. Было слышно, как топочут рабочие, давившие виноград, до нас доносился скрип повозок, щелканье кнута; временами в комнату влетали слова задорной песенки, которую пела работница, проходившая по двору. Все эти звуки как бы таяли в умиротворенной тишине комнаты, которую еще недавно наполняла своими стонами Бабэ. В проеме окна вырисовывался живописный пейзаж:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46