— А потом ты когда-нибудь бывал у команчей?
— Естественно! — не промедлил с ответом Рафаэль, но был вынужден признать:
— Дон Фелипе и его подручные — священники и преподаватели — неплохо поработали со мной. Я понял, что команчи могли бы принять меня как блудного сына назад. Но сам я не смог бы теперь жить среди них и поступать, как раньше. Я слишком много знал теперь об окружающем мире и вопреки собственной воле все-таки превратился в испанского внука, заполучить которого дон Фелипе хотел за любую цену.
По выражению лица Рафаэля Себастиан понял, что тому не хотелось бы продолжать эту тему. И через несколько секунд, затянувшись сигарой, Рафаэль сказал:
— Я думаю, мы обсудили мое индейское прошлое достаточно подробно. Больше я не намерен рассуждать о том, что произошло много лет назад.
Он чуть ли не со злобой повернул лежащее на земле седло и положил на него голову, устраиваясь на ночлег. Отблески костра таинственно освещали его. Надвинув сомбреро глубоко на глаза, он по-испански пожелал спокойной ночи:
— Буэнос ночес!
Себастиан не мог заснуть, думая о том, что узнал неожиданно для себя. Потом молодость взяла свое, и он, отключившись от действительности, заснул, ни разу не вспомнив о Бет и своем разбитом сердце.
А Рафаэль не спал, хотя со стороны любой сказал бы, что этот человек погрузился в глубокий и безмятежный сон. Разговор растревожил его. Ему было трудно ответить на вопросы Себастиана о жизни среди команчей вовсе не потому, что это будило угрызения совести или какие-то болезненные воспоминания — просто в его не очень длинной жизни более счастливого периода не было.
Поняв, что сейчас ему не заснуть, Рафаэль откинул плед и сел. Помешивая угли затухавшего костра, он достал головешку, от которой удалось раскурить тонкую сигару. Но и она не помогла ему успокоиться — слишком сложны были его воспоминания о том времени! Взглядом человека, готового на убийство, посмотрел он на Себастиана:
— Черт бы его побрал с его вопросами…
Попыхивая сигарой и глядя на то разгорающийся, то гаснущий огонек, он вдруг понял свое заблуждение. Его взбудоражили вовсе не воспоминания о жизни с команчами. Нет! Ему было противно думать о той жизни, для которой он был рожден, — жизни наследника богатой испанской семьи.
Даже сейчас, пятнадцать лет спустя, он помнил начало нового отрезка своей биографии. Помнил свою ярость в те первые дни, когда по распоряжению дона Фелипе его сковали и посадили в грязное подземелье, служившее тюрьмой для узников неукротимого старика.
На лодыжке Рафаэля до сих пор сохранились шрамы от цепи, которой он был прикован к стене подземелья. Туда не проникало ни дуновения ветерка, ни заблудшего лучика солнца.
А дон Фелипе из безопасного укрытия наблюдал за своим пленником, черный шейный платок и длинные свисающие усы делали его похожим на дьявола. Вспоминая все это, Рафаэль заметил, что у него дрожат руки.
О Боже! Как он ненавидел своего испанского деда!
Рафаэль не отрицал, что команчи были жестокими людьми, но это была звериная инстинктивная жестокость. А дон Фелипе был расчетливым и безжалостным инквизитором — ему нравилось ломать Рафаэля и день за днем наблюдать за его унижением.
Рафаэль жестко улыбнулся, вспомнив, как бесился дон Фелипе, когда доведенный до крайнего физического и морального изнеможения его внук все-таки не сдался.
Вот тогда-то и наступила очередь индейских пленников. Рафаэлю пришлось выучить чистейшее кастильское наречие, как потребовал дон Фелипе, и освоить правила хорошего тона. Если бы не опасения за жизнь своих сородичей, он предпочел бы умереть голодной смертью.
Война между доном Фелипе и внуком шла с переменным успехом. Когда встал вопрос о поездке в Испанию, Рафаэль потребовал отпустить обоих индейцев. Дон Фелипе пообещал освободить старшего, а о младшем им еще предстояло торговаться.
Рафаэль на всю оставшуюся жизнь искренне возненавидел Испанию, католических священников, монастыри, сложенные из серого камня, в которых его душу подвергали обработке. Он возненавидел испанцев за их снисходительное отношение к нему как к полудикарю. Но больше всего он ненавидел Испанию за то, что в этой стране родились его дед дон Фелипе и… Консуэла.
Брак с Консуэлой Валадес стал платой за свободу Стоящего Коня.
И в который уже раз дон Фелипе был взбешен тем, что его внук затеял с ним торг, но особенно тем, что у внука была такая же несгибаемая воля, как и у него самого. Казалось бы, деду надо радоваться, что внук унаследовал его стальной характер, но тот не мог простить Рафаэлю кровь команчей, текущую в его жилах.
Испанские друзья дона Фелипе засыпали цветистыми комплиментами образованность и манеры Рафаэля, но старика это вовсе не радовало. Он помнил, что за это ему пришлось отпустить двух опасных команчей, а те не станут менять своих привычек. Они по-прежнему будут грабить и убивать белых, а может быть, даже станут еще более жестокими.
Стоящий Конь умчался от гасиенды на выданной ему лошади в те минуты, когда Рафаэля венчали с женщиной, презиравшей его за кровь команчей не меньше, чем дон Фелипе. Рафаэлю было уже двадцать четыре года и он был зрелым мужчиной.
«Какой бы прекрасной парой были дон Фелипе и Консуэла», — думал он, слушая священника.
Консуэла сделала все, что могла, чтобы возбудить ненависть мужа к себе. Хотя он даже поначалу жалел ее, понимая, что ей не дали никакого шанса выбрать мужа по любви. Семья Гутиэрес была более чем счастлива, выдавая одну из своих дочерей замуж за представителя богатого и могучего клана Сантана. К тому же жених был и наследником!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125