К тому же с наступлением жары «Тупик монахов» стал дурно пахнуть.
После долгих размышлений и бессчётных молитв старая дева решилась предпринять крестовый поход: первый свой удар она вознамерилась направить на самый богопротивный из всех бастионов греха. И вот, в одно прекрасное утро, она тщательно рассовала под одеждой образки и ладанки и, примешав к своему яду медовый елей, отправилась к своей соседке – одержимой диаволом, богомерзкой псице Жюдит Туминьон, мимо которой она проходила, не разжимая губ, вот уже шестой год.
Апостольское горение Жюстины Пюте сразу же испортило переговоры, и они быстро приняли дурной оборот. Мы ограничимся описанием финала этой оживлённой беседы. Выслушав жалобы старой девы, Жюдит Туминьон ответила:
– Ей-богу же, мадемуазель, я не вижу необходимости разрушать этот писсуар. Он мне нисколько не мешает.
– А запах, мадам? Разве вы его не чувствуете?
– Вовсе нет, мадемуазель.
– В таком случае, разрешите вам заметить, мадам, что у вас далеко не тонкий нюх.
– Так же как слух, мадемуазель. И, благодаря этому свойству, меня нисколько не беспокоит болтовня по моему адресу.
Жюстина Пюте опустила глаза.
– А то, что происходит в «Тупике монахов», мадам? Это вас тоже не беспокоит?
– Насколько мне известно, мадемуазель, там не происходит ничего неприличного. Мужчины ходят туда для известных вам дел. Ведь нужно же где-то это делать – там или в другом месте. Что же в этом дурного?
– Дурного? Есть такие типы, мадам, которые даже не пытаются скрыть от меня свои пакости.
Жюдит улыбнулась.
– Эти пакости в самом деле так ужасны? Вы преувеличиваете, мадемуазель!
Ум Жюстины Пюте всегда был предрасположен к мысли, что её намерены оскорбить. Она ответила крайне резко:
– О! Я знаю, мадам, есть такие женщины, которых эти пакости не пугают! Чем больше они их видят, тем больше ликуют!
Уверенная в великолепии своей удовлетворённой плоти, убеждённая в своём блистательном преимуществе перед жалкой завистницей, прекрасная коммерсантка мягко возразила:
– Сдаётся мне, мадемуазель, что вы тоже не упускаете случая на эти пакости поглядеть…
– Но я к ним не прикасаюсь, мадам, как некоторые, что живут от меня неподалёку. Я могла бы их назвать…
– Что до меня, мадемуазель, то я не собираюсь вам мешать к ним прикасаться. Я же не спрашиваю вас, как вы проводите ночи.
– Я их провожу безгрешно, мадам. И я не позволю, чтобы вы говорили…
– Но я ничего не говорю, мадемуазель. К тому же вы совершенно свободны. Каждый человек свободен.
– Я честная девушка, мадам.
– А кто утверждает обратное?
– Я не из бесстыдниц, доступных каждому встречному-поперечному… Что доступно двум, доступно и десятерым! И я вам это говорю в лицо, мадам.
– Чтобы быть доступной, дорогая мадемуазель, нужно знать, что вас о чём-то попросят. Вы говорите о вещах, с которыми плохо знакомы.
– Я легко без них обхожусь, мадам. А когда я вижу, до чего иных доводит порок, я даже рада, что могу без них обойтись.
– Я вполне верю, мадемуазель, что вы охотно без них обходитесь. Но от этого не выигрывают ни ваше настроение, ни ваша внешность.
– Я не нуждаюсь в хорошем настроении, мадам, для того, чтобы говорить с особами, погрязшими во грехе… О! Я много знаю, мадам! У меня зоркий глаз, мадам! Я много могла бы порассказать… Я знаю, кто входит и кто выходит и в котором часу. И я могла бы ещё рассказать о тех, кто наставляет рога своему мужу. Да, мадам, я могла бы и это рассказать.
– Не трудитесь, мадемуазель. Это меня нисколько не интересует.
– А если мне нравится об этом говорить?
– В таком случае, подождите немного, мадемуазель. Я знаю человека, которого ваш рассказ может заинтересовать… Жюдит обернулась к дверям и крикнула:
– Франсуа!
В дверях тотчас же появился Франсуа Туминьон.
– Чего тебе? – спросил он Жюдит.
Лёгким кивком головы она указала ему на Жюстину Пюте:
– Да вот мадемуазель хочет с тобой побеседовать. Она говорит, что я тебе наставляю рога. Вероятно, она имеет в виду твоего Фонсиманя, которого здесь постоянно видят. Короче говоря, ты – рогоносец, мой бедный Франсуа. Вот в чём суть дела.
Туминьон всегда очень легко бледнел, и его бледность с дурным зеленоватым оттенком казалась зловещей. Он шагнул к старой деве.
– Прежде всего, какого чёрта околачивается здесь эта лягушка?
Выпрямившись, Жюстина Пюте хотела что-то ответить. Но Туминьон не дал ей произнести ни слова.
– Эта мокрица суёт свой нос во все дома. Сунь-ка лучше нос себе под юбку, там, наверное, неважно пахнет. И убирайся отсюда поживей, падаль поганая!
Старая дева побледнела так, как бледнела всегда – восковой желтоватой бледностью.
– О! – запротестовала она. – Как вы смеете меня оскорблять! Это вам не пройдёт даром. Не прикасайтесь ко мне, грязный пьянчуга! Его преосвященство сумеет…
– Вон отсюда сию же минуту, – вскричал Туминьон, – или я раздавлю тебя, как таракана, пакость ты этакая! Убирайся живо, старая ведьма! Я тебе покажу, какой я рогоносец, чирей вонючий!
Он её преследовал проклятиями до самого входа в «Тупик монахов», а затем вернулся домой, гордый и возбуждённый.
– Ну что, видала, как я вышвырнул Пютешку?
Жюдит присуща была снисходительность, которой часто обладают чувственные женщины. Она промолвила:
– Бедняга, она лишена всего. А ведь, надо полагать, её к этому делу тянет…
И тут же добавила:
– Ты сам виноват в этих сплетнях, Франсуа. Ты всегда затягиваешь к нам своего Фонсиманя, и обо мне начинают болтать – ведь у людей такие злые языки!
Туминьон ещё не совсем выдохся. Остатки своего гнева он обрушил на Жюдит.
– Ипполит будет приходить, когда я этого захочу, чёрт подери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116