Асадолла-мирза, которому хотелось раззадорить спорщиков, с притворным удивлением повернулся к Практикану:
– Моменто, господин Практикан, я что-то не помню, чтобы вы называли место ранения…
– Нет, тут он как раз правильно говорит, – усмехнулся Практикан. – Я сам так сказал.
– Вы слышали? – заорал Дустали-хан, обращаясь к дядюшке. – Обратите внимание, он сам признал!
Но прежде чем дядюшка успел задать вопрос, Практикан все так же хладнокровно заявил:
– Клянусь богом, дело вот как было. В тот день меня с инспектором Теймур-ханом отрядили к вам под предлогом расследования о пропаже часов… А я думал, вам стало известно, что это я Гамар ребенка сделал, и вы хотите заставить меня сознаться, а потом отдадите под суд и засадите в тюрьму… Знаю я, как это делается, сам тысячу преступников задержал… Ну, я и сказал, будто у меня ранение такое, чтобы вы меня не схватили и не передали в руки полиции…
Тут Маш-Касем, который непривычно долго молчал, так и подпрыгнул:
– Ай, молодец, брат! Ну и голова!.. Господи, благослови Гиясабад! Это я к тому, значит, что в мужской силе и удальстве никому с гиясабадцами не равняться.
Асадолла-мирза не мог больше сдерживаться. Он раскатисто захохотал, а потом проговорил, то и дело прерывая свои слова взрывами смеха:
– Да здравствует… Практикан Гиясабади!.. С сегодняшнего дня объявляю тебя почетным гражданином Сан-Франциско!
– Рад стараться, ваше высочество, – ответил Практикан, присоединяясь к его веселью, – вы-то меня любите, я знаю.
– Господа, вы затягиваете заседание вашим смехом и шутками, – прикрикнул дядюшка. – Асадолла! Практикан! Тихо!
Он опять повернулся к Дустали-хану:
– Продолжай, Д устали!
Но Дустали-хан, словно громом пораженный, не говорил ни слова. Молчал и дядя Полковник, сидевший опустив голову. Как я догадывался, сожаления об исфаханском коврике отвлекли его от семейного совета. Зато у отца вид был веселый и довольный.
Между тем Практикан Гиясабади начал контратаку:
– Я свою жену люблю. И она меня любит. Дитя у нас любимое… и еще одно на подходе… На взгляд господина Дустали-хана это все неприличие одно, а вот когда он сам в среду заявился в дом замужней женщины, а муж, между прочим, в это время отсутствовал, это прилично…
Дустали-хан, выйдя из охватившего его оцепенения, завопил:
– Я… Я ходил к замужней женщине?..
– Разрешите крикнуть Фати? – мягко осведомился Практикан. – Фати – дочка кормилицы Гамар. Если желаете, спросим у нее, кто в среду выходил, крадучись, из дома мясника Ширали?
Дустали-хан снова остолбенел. Асадолла-мирза широко улыбнулся. Он достал из кармана свои очки, надел их и, пристально глядя на Дустали-хана, сказал с плутовской улыбкой:
– Дустали, неужели?.. Наконец решился съездить в Сан-Франциско с Тахирой, женой Ширали? Ну и как – добрались?
– Замолчи, Асадолла!
– Моменто, Дустали! Откровенное признание смягчает вину! Повинись, не то Практикан пошлет за Фати.
– Асадолла, если я что-нибудь с тобой сделаю, потом не жалуйся!
– Моменто, моменто, моментиссимо! Господи помилуй! Мало ему жены Ширали, теперь он со мной хочет что-то сделать! Каких ты пилюль наглотался, что тебе удержу нет?
– Асадолла, Асадолла! – крикнул дядюшка. В этот момент Дустали-хан схватил банку с халвой и, угрожающе занеся ее над головой, как бы собираясь швырнуть в Асадолла-мирзу, зарычал:
– Как дам сейчас – башку расшибу!
– Что-что? Не понял! – перестав смеяться, сказал Асадолла-мирза и тут же, вскочив с места, ринулся к окну. Высунувшись во двор, он закричал:
– Ширали! Эй, Ширали!
Дядюшка Наполеон и все остальные во весь голос воскликнули:
– Асадолла!.. Прекрати!!
Но Асадолла-мирза продолжал:
– Ширали, если не трудно, принеси наверх чаю.
В комнате воцарилась тишина. Этим воспользовался Маш-Касем:
– Ей-богу, зачем врать?! До могилы-то… Да я за все сорок лет такого безобразия не видал… Господь защитник, да если этот Ширали пронюхает… Знаете, господин Дустали-хан, Ширали нынче баранью ногу прихватил с собой…
Минуту спустя на пороге выросла исполинская фигура Ширали, который держал в руках поднос с чаем.
– Доброго здоровья всем!
Пока все молча разбирали с подноса стаканы и сыпали в чай сахар, Асадолла-мирза с серьезным видом заговорил, как бы продолжая прерванную беседу:
– Так, значит, как я вам уже докладывал, дела принимают скверный оборот… Понятно, что люди, которые дорожат своей честью, весьма озабочены. И тут уж не имеет значения, какое положение человек занимает, богач он или скромный ремесленник. Возьмем, к примеру, того же господина Ширали…
Выдержав паузу, он обратился к Ширали:
– Вот вы, господин Ширали… Я вас спрашиваю… Допустим, есть у вас друг, приятель какой-нибудь. И вот вы видите, как в его отсутствие чужой человек заходит к нему в дом. Как вам это понравится?
Ширали сквозь зубы прорычал:
– Ваше высочество, не надо при аге такие речи заводить! Я когда такое слышу, у меня аж в глазах темнеет, так и хочется все вокруг переломать, окна-двери повышибать…
При этих словах Ширали, совершенно забыв про поднос с последним стаканом чая, так потряс ручищами, что стакан соскользнул прямо на голову дяде Полковнику, а тот истошно завопил: «Ошпарили!»
Губы дядюшки Наполеона опять затряслись, он побледнел и, пытаясь подняться, устрашающим голосом вскрикнул:
– Я сказал, хватит! Довольно! Опять заговор… Теперь с другой стороны зашли… Хотят внести раскол в мою семью… Меня боятся, так за семью принялись… Боже, до чего эти подлецы, трусы эти докатились!
И под шум и гам собравшихся дядюшка Наполеон снова без чувств свалился в кресло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158