Ты не будешь стремиться жить, как купец, одеваться, как он. Не будешь говорить: «У него холодильник, значит, и у меня должен быть». Каждый будет знать свое отношение. Все беды, которые падали на наши головы, происходили из-за отсутствия относительности. От этого портятся нравы.
– Ей-богу, правда! – сказал Хаджи Махмут. – Нравы испортились. Женщина смотрит на богатую соседку и хочет одеваться, как она.
Мухтар Эмруллах, улыбаясь из-под усов, заметил:
– Ты ошибаешься, Ихсан-бей, система относительного представительства значит не то…
– А что?
– Как только партия приходит к власти, она начинает притеснять партию, которая потеряла власть и перешла в оппозицию. Ее приверженцы обогащаются. Не так ли? Относительное представительство и означает: когда оппозиционная партия придет к власти, она по отношению к партии, передавшей ей власть, будет делать то же самое. Например, она будет обогащать своих приверженцев. Допустим, если старая власть построила цементный завод, то новая, к слову, построит автомобильный. Если старая власть построила пять сахарных заводов, то новая по отношению к ней власть построит десять. Потом другая власть построит двадцать… Вот таким образом страна постепенно и будет развиваться…
Тут не вытерпел отставной полицейский Бюньямин:
– По-моему, вы оба ошибаетесь. Система относительного представительства – это значит представление в определенных отношениях. Например, в школах бывают представления. В театрах бывают представления… Вот так. Допустим, в стране нужно что-то построить. Ну, например, нам нужны пароходы… Мы посмотрим, что лучше: построить их у себя или купить за границей? Все будет представлено точно, как в театре. Граждане будут приходить и смотреть. Одобрят они или нет, покажет голосование. То есть ничего не будет скрыто от народа. Все, что нужно сделать, будет представляться в определенных отношениях перед глазами народа, а затем…
Ихсан-бей расхохотался.
– Послушай, ты хочешь огромную страну превратить в театр?
– С какой стати!.. Во всем мире так. В Англии, Германии, Японии, Италии – везде так. Только у нас не так.
– А по-моему, – сказал молочник Халим, – при системе относительного представительства каждому будут предоставлены права. Человеку высокого роста потребуется на костюм два с половиной метра ткани, а нашему Хюсейну и полтора хватит. Так ведь? Вот в соответствии с этим… У одного человека в семье шесть человек, а другой холост. Но оба они чиновники и получают одинаковое жалованье. Разве так хорошо? Система относительного представительства не допускает такой несправедливости…
– Значит, система относительного представительства, – хотел подытожить спор Джемаль, – это вроде как, например…
– Да, приблизительно…
– Очень хорошая вещь…
– Хорошая – не то слово…
– Значит, важная?
– Конечно, важная… Очень важная…
– Хорошо, что мы ее приняли…
– Если бы мы ее приняли раньше, нам бы так не пришлось страдать…
– Слава Аллаху, что мы дожили до этих дней!..
– Слава и благодарение Аллаху!.. Лучше поздно, чем никогда…
Я разговаривал с Ататюрком
С тех пор прошло двадцать лет. Нас было человек двести, двести молодых лейтенантов.
Как и каждое утро, в старой казарме военной школы в Мачке стоял галдеж двухсот молодых глоток.
И вдруг все смолкло. Воцарилась небывалая, неслыханная тишина. Казалось, даже часы остановились.
– Что случилось?
– Что происходит?
Пробежал встревоженный шепот:
– Умер Ататюрк…
Звуки, взгляды, чувства, время, земля – все застыло.
– Надеть парадную форму! – отдает команду капитан Чийдемоглу. – Два наших курсанта идут во дворец Долмабахче часовыми у гроба Ататюрка.
Моя очередь заступить на почетный пост – после полуночи. Впереди капитан, сзади мы – два лейтенанта. Полчаса неподвижно стоим мы у гроба Ататюрка. Свет факелов освещает его лицо, вспыхивает огнем на сабле капитана. Мы застыли не на страже праха Ататюрка, мы охраняем Революцию. Ататюрк – значит Революция. Он оставил нам ее завоевания и спит так спокойно, потому что уверен в нас. Пламя факелов то возгорается, то угасает на стали сабли.
***
Прошло двадцать лет. Ком горя, который сковал тогда мое горло, слезы, которые застыли тогда в моих глазах, вчера разразились рыданиями… Я вновь стоял перед Ататюрком. Я возвратился к 10 ноября 1938 года. Но разве сейчас я в карауле? Мы в карауле? Где те завоевания, на страже которых мы стояли?
Туман, обволакивающий меня, сгущается и чернеет. Даже в свете факелов я ничего не вижу.
– Отец, я не вижу тебя… – произнес я.
– Если вы понимаете и разделяете мои взгляды, мои мысли – это уже важно, – прозвучал в моих ушах голос. Его голос.
– Понимаем, отец, но мы не можем высказать их.
– Если мы убеждены, что делаем по совести и наши слова не расходятся с делом, то должны открыто, ясно, без колебаний и неопределенностей говорить об этом.
– Мы верим в свою правоту. Но боимся. Мы, интеллигенты, стали боязливыми, всего боимся.
– Не бойтесь говорить правду!..
– Но мы боимся правды. Поэтому давно прибегаем к обману, вводим себя в заблуждение.
– И оценивая положение, и принимая решения, мы должны без страха смотреть правде в глаза, хотя она и горька. У нас нет нужды обманывать себя и друг друга.
– Правда у нас существует только в определенной форме. На тех же, кто думает иначе, не так, как принято, смотрят с подозрением.
– Каждая личность должна сама осознать, что нужно для всей нации.
– Дайте нам совет, из чего следует исходить, решая проблемы, стоящие перед страной?
– Нужно рассматривать проблемы не в связи со случайными событиями, а заглядывать в их сущность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86