сорочки, детские тряпки, штаны-трико и лифчики. Он удивлялся обилию лифчиков и малочисленности сорочек. Сорочки напоминали о царстве ангелов, а бюстгальтеры — о гамаке, в котором сидят вдвоем. Бельевые веревки были отражением социальной среды: при переходе от района трущоб к жилым кварталам средних классов детское тряпье исчезло, а вместо него появились простыни, ночные пижамы и скатерти. Это был район гостиниц и женщин, которые искали легкой жизни, но в поисках ее постепенно скатывались все ниже и ниже.
Пассажиры начали пробираться к выходу. Поезд прибывал на вокзал Ла Салль, постепенно сбавляя ход. Джерри заметил, что у него пропала шляпа, а также позаимствованное в учительской квартире ОСВ пальто, пять долларов, подаренные мистером Лурье, и галстук, который был снят прямо с шеи. Он объявил о пропаже проводнику, но тот в утешение сказал, что в Чикаго еще сравнительно тепло, поэтому пальто и шляпа не являются предметами первой необходимости, а галстук — тем более. Что же касается пяти долларов, то это, по мнению проводника, не такая сумма, о которой стоило бы говорить, в особенности сейчас, когда инфляция непомерно раздула все цифры.
Джерри остался в вагоне последним. Он осмотрел багажные полки, заглянул под сиденья, но утраченного имущества не нашел. Под одним из сидений оказалась лишь забытая пачка кукурузных хлопьев «попкорн» и газета «Чикаго трибюн». Он захватил и то и другое в качестве частичного возмещения убытков, вышел из вагона и слился с потоком, наводнившим вокзал Ла Салль. На скамьях в зале ожидания лежали негры с зажмуренными глазами и широко раскрытыми ртами. Как только уборщицы подмели пол под лавками, вокзальная полиция, наблюдая за порядком, тотчас принялась будить спящих. Джерри уселся рядом с одним седоватым негром. Это был старый сморщенный человек, секретом долголетия которого был чеснок. Однако этот секрет вовсе не хранился в тайне, а напротив, давал о себе знать любому из окружающих. Запах чеснока достиг ноздрей Джерри, вызывая неприятное ощущение. Джерри развернул «Чикаго трибюн» и, загородившись газетой от соседа, начал просматривать объявления. Одно чикагское бюро по торговле недвижимостью продавало дачные участки на Луне. Цена была сто долларов за акр, с рассрочкой на десять лет. Рекомендовалось покупать участки во время полнолуния, потому что акры тогда крупнее. Джерри пришли на память слова Бобо о людях, которые судорожно хватаются за доллар и в то же время смотрят на небо. Детям читают научно-фантастические романы, чтобы в своих трущобах они видели звезды, а на звездах — дачи для еженедельного отдыха.
Негр начал храпеть. Это было его оборонительным рефлексом против тех, кто хотел втиснуться к нему на скамейку. Его храп отличался редкостным звучанием, все удовольствие от которого получал сам храпевший. Джерри встал, положил «Чикаго трибюн» на скамейку и пошел побродить по городу. Все казалось ему пустым и ненужным. В этот момент он не находил никакого объяснения бестолковости своей жизни. «Куда я иду и зачем?» — спрашивал он себя, словно затверживая катехизис, и, глядя вдаль, на вершины небоскребов, чувствовал легкий голод.
Побродив часа два, он вернулся обратно в вокзальный зал ожидания. Старый негр уже проснулся и читал оставленную Джерри газету. Он, видно, недавно снова зарядился чесноком, потому что запах стоял убийственный. Даже самые сильные духи не смогли бы забить смесь ароматов, которая неслась изо рта старика.
В зале ожидания царила обычная теснота. Народу было много. По-видимому, никто еще не улетел на Луну. Джерри потолкался туда-сюда и заглянул мимоходом в туалет. Подождав десять минут в очереди, он получил в свое распоряжение маленькую кабинку, на белых стенах которой имелось больше рисунков, чем в любом среднем американском доме, и больше порнографии, чем в известном бестселлере «Мэйми Стоувер». Доктор Хинсей мог бы получить отличный материал для исследования полового поведения мужчин, если бы разослал своих агентов на пару дней по публичным уборным.
Джерри взялся за ручку двери и хотел поскорее расстаться с кабинкой, но замок испортился. Дверь не желала открываться. Джерри начал стучать в дверь кулаками и звать на помощь. Но никто не обращал внимания на гром, идущий из маленькой кабинки. Люди с самого рождения привыкли к шуму и грохоту и спохватывались только тогда, когда наступала тишина.
Джерри Финн оказался пленником. Под самым потолком была маленькая форточка, но через нее могла бы пролезть только кошка. Джерри снова начал колотить в дверь. Ему хотелось поскорее выйти на свободу, на свежий воздух, к людям. Но спасение не приходило. Он все еще был точно в тюрьме, где никто не угрожал повышением квартплаты или вечным пламенем ада. Отчаяние, охватив мозг, затем сковало руки и ноги. Джерри был уже готов на самоубийство, и его удерживало только то, что надо было самому наложить на себя руки. Он вспомнил Джоан, которая все еще оставалась его женой. Брачный союз, этот великолепный экзамен на алименты, все еще связывал его и Джоан — святое воплощение небесной наивности, которое, вероятно, все еще ожидало возвращения мужа, чтобы наконец получить развод, а затем — законную, твердую плату за любовь: алименты.
Безнадежность привела за собою бессилие. Джерри сел на крышку унитаза, и мысли его полетели назад; словно стая голубей, завезенных на чужбину и выпущенных из клетки, они пролетали над вереницей прожитых лет. И вот Джерри увидел вновь свое детство и услыхал тихую песню милой матери. Под обаянием детских воспоминаний он достал из кармана расческу, оторвал кусочек тонкой бумаги от прикрепленного к стене рулончика и сотворил из расчески и туалетной бумаги маленький музыкальный инструмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97