Длинным острым ножом он вырезал что-то из дерева, поглядывая в ту сторону, где стояла Лиз, но не произносил ни слова.
Отведя глаза от ножа, Лиз с трудом сглотнула комок в горле. Теперь, стоя здесь, она не могла понять, зачем ее сюда принесло. На скрипаче была не маска. Это было его лицо. Дергающийся нос, косящие глаза.
– Что тебе от меня… нужно? – удалось наконец выдавить из себя Лиз.
Скрипач перестал вырезать.
– С чего ты взяла, что мне от тебя что-то нужно?
– Я же вижу… ты меня преследуешь. Куда ни гляну, всюду на тебя натыкаюсь. Все время слышу твою скрипку.
– Ничего удивительного, – пожал плечами скрипач. – Я здесь живу. Почему бы нам не встречать друг друга?
– Но, кроме меня, тебя никто не видит.
– Может, просто не присматриваются как следует. Новые люди все такие.
– Новые люди? Человек-кролик заулыбался.
– Так мы вас называем. – Его улыбка вдруг погасла. – Сначала здесь обитали только мы. С тех пор как вы сюда пришли, все изменилось.
– Как тебя зовут?
– Разве важно знать имя?
– Еще бы! А как иначе узнать, кто ты?
– Я сам знаю, кто я, и этого довольно.
Как ни странно, чем дольше они разговаривали, тем спокойней становилась Лиз. Словно она была во сне, где все принимают без вопросов. Самые диковинные вещи кажутся понятными. Она села на толстый широкий обрубок бревна напротив скрипача, ноги не доставали до пола, она постукивала пятками по дереву.
– Но как тебя называют другие? – спросила она.
– Какие «другие» – твои или мои?
– Все равно.
Скрипач долго молчал. Он вытащил кисет, свернул самокрутку, зажег ее. Когда он вынимал самокрутку изо рта, над головой у него вился голубовато-серый дымок.
– Давай я расскажу тебе об одной девочке, – сказал он. – Она жила с родителями в городе. Отец однажды ушел от них и не вернулся. Она считала, что он ушел из-за нее. Ее мать вбила себе в голову, какой эта девочка должна быть, и изо всех сил старалась заставить дочку походить на этот выдуманный образ, но ничего не получалось, и девочка горевала, что не получается тоже по ее вине.
Но она была упрямая, и хотя еще не знала, какой хочет стать, ей хотелось выяснить это самой, без чьих-либо указок. Поэтому, когда ей говорили, как надо поступить, она делала наоборот. Она все время дулась и даже разучилась улыбаться. И все время в голове у нее сидели мысли о том, что она виновата. Совершенно ненужные мысли.
Они мешали ей, как гниль, которая, бывает, разъедает деревья. В конце концов эти мысли совсем ее извели, и от нее самой уже ничего не осталось. И тогда ее положили в ящик, закопали в землю, там она и лежит до сих пор.
Лиз смотрела на скрипача во все глаза. Холод сковал ей грудь, так что даже дышать стало трудно.
– Это… это ты про меня рассказываешь? – спросила она. – О том, какой я была и что со мной будет?
– Да нет, просто я вспомнил такую историю, – пожал плечами скрипач.
– Но я ничего не могу с собой поделать. Никто не хочет мне хоть чуть-чуть помочь.
– Прежние люди – мои люди – помогали себе сами.
– Легко тебе говорить! Тебе же не четырнадцать лет, и никто тебя не учит, как жить. А у меня нет никаких прав.
– Права есть у каждого. Отвечай сама за то, что ты делаешь, а на все остальное не обращай внимания. Это не так-то просто, но и не слишком трудно, привыкнешь, и будет само собой получаться.
– Но привыкнуть так тяжело.
– Я знаю, – сказал скрипач.
Лиз опустила взгляд на свои сапоги, словно пыталась понять, что это с ней происходит. Скрипач осторожно загасил самокрутку и положил окурок в карман. Поднял скрипку и начал играть.
И в его музыке Лиз столько всего услышала! Голос отца и голос матери. Голоса дяди и тети, голоса ее учителей. Голос полисмена, который обвинил ее в краже. Все они корили ее, твердили, что она скверная, и Лиз сама в это поверила и стала стараться такой и быть.
Но когда Лиз закрыла глаза и вслушалась в музыку внимательней, в голове у нее, словно волны, всплыли другие образы. Дядина ферма представилась ей местом, где встречаются два мира. Мир новых людей, ее мир, – и мир тех, кто жил здесь прежде. Первые здешние поселенцы – прежние люди.
То, что для мира новых людей лишнее, в старом мире находит себе место, объясняла музыка. И в здешней части старого мира хранитель таких находок как раз и есть вот этот скрипач с лицом кролика, человек, не имеющий имени. Он хранит брошенные новым миром вещи – например, этих карусельных лошадок: ночью они спят, а днем носятся по полям. Лиз понимала, что когда она была в своем мире, то не могла увидеть их в амбаре, хотя на самом деле они тут были. Люди прежнего мира всегда рады тем, кого бросили: одним они дают приют у себя навсегда, другим – только на время, пока те не оправятся и не смогут спокойно жить дальше.
Лишние. Брошенные. Как она.
Все происходившее было непонятным волшебством, и неважно, чудилось Лиз все это или разыгрывалось на самом деле. Они – эти прежние – были такие, какие они есть, вот и ей надо быть такой, какая она есть. Просто стать лучше, но оставаясь самой собой, а не той, какой ее хотят видеть другие. Не той, какой она была до сих пор – скрючившейся под тяжестью своей вины и обозленной на других.
Лиз вздохнула, когда музыка смолкла. Подняв голову, она увидела, что скрипач опять отложил скрипку в сторону и, снова взяв нож, принялся мастерить что-то из куска дерева, как делал, когда она пришла.
– Что это за музыка? – спросила Лиз.
– Я услышал ее от первых новых людей, которые здесь появились, один из них и подарил мне скрипку.
Лиз никогда не слышала, чтобы скрипка пела так, как эта. Ее звуки поражали глубиной. Когда Лиз слушала хеви-метал, его оглушительный грохот как будто забивал все ее чувства внутрь, а эта музыка, наоборот, извлекала их наружу, чтобы она могла поразмыслить над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106