Покосившись на уполномоченного, Николаев увидел у самого своего виска черное отверстие дула. - Послушай, - вдруг раздался из кухни приглушенный голос второго, - надо взглянуть, что он там натворил. - Иду сейчас! - крикнул уполномоченный. Он тяжело поднялся с колен и пнул Николаева ногой. - Ты пока полежи здесь, сволочь. Но на пощаду не рассчитывай. Несколько секунд Николаев действительно лежал, ничего не понимая: они забыли связать ноги! Он вскочил и бросился в темноту. Никогда в жизни он не бегал так быстро и бесшумно, как собака. Ждал выстрела вдогонку, но никто не выстрелил. Те двое работали профессионально и быстро. Через полчаса они увязали в узлы все, что не нашел или не успел унести Николаев. В гостиной маленький показал на часы: - Возьмем пастушек? - Нет, - сказал цыган, - уходим. Под осень появился Бриллиант. Пришел в сопровождении настоящего уполномоченного - невысокого, круглоголового белобрысого паренька. Тот важно прошелся по комнатам, заглянул в туалет и сказал: - Бывший адвокат Алябьев налогов не уплачивают, в городе же отсутствуют. Так что располагайтесь со всей душой, товарищ Бриллиант! Бриллиант, в противоположность провожатому, был высок, черен, имел голову сложной конфигурации, выпуклые веселые глаза и крупный нос. Он смахнул пыль с пастушек, сунул нос в камин и раскатился восторженным французским "р": - Ого! Да тут до нас порработали! Паренек тоже поглядел и сказал: - Ничего. Полную инвентаризацию проведем. Инвентаризацию не провели, но комиссариат въехал. Бриллиант угнездился за черным столом в кабинете и наполнил комнату едким дымом дрянных самокруток. Спальню очистили и сложили в ней оружие. В детской печатала мандаты Любовь Тимофеевна. Время от времени появлялись героический Берда и сутулый Сажин. Комиссариат Бриллианта ведал продовольствием. Продовольствие добывали так. Бриллиант вызывал к себе Берду или Сажина и приказывал: - Мобилизуйте людей. Подводы будут. Зайцев очень просил... Мобилизации шли туговато: все знали, что деревня хлеб не отдает и может быть сопротивление. Но чем дальше в осень, тем злее и отчаяннее становились парни в рабочих районах, и в отряде крепчал дух пролетарской решимости. Берда любил выстроить людей во дворе и, шагая туда-сюда вдоль строя, вращал глазами: - Орлы, орлы... Держись, хозяева! В ноябре его отряд попал в засаду. Одного убили, Берда был ранен в плечо. С тех пор правая рука у него не двигалась и висела на перевязи. Люди из отряда вповалку спали в гостиной. Я чувствовал неприятный запах их тел, их грязи. Вечером они над плитой трясли исподнее - вши лопались с сухим треском и душно воняли. Когда кончились те жалкие дрова, что завезли в конце лета, открыли библиотеку. Сначала пошли в ход книги, потом мебель - потому что мебель им казалась ценнее книг. Бриллиант знал, что вовсю гуляет тиф и людям нужно тепло. Но вид коробящихся в огне страниц сразил его. - Азохен вэй, - прошептал он, грея ладони о трубу, согретую теплом книг, - в какое страшное время мы живем! Книг хватило до середины ноября. В декабре они жгли стулья, шкафы; в январе - разрубили столы, сломали перила лестницы, оторвали плинтусы и начали жечь рояль. Они сожгли все, что могло гореть и давать тепло. Они боролись за жизнь. Кто осудит их за это? Мне не нравилось, конечно, что они не вытирают сапог в прихожей, сплевывают на пол и никогда не убирают комнат. Мне не нравилось, что они устроили каталажку в кладовой и какие-то люди, в которых подозревали мешочников, сидя там по два, а то и по три дня, мочатся и гадят там на пол. Но все равно - я старался согреть их и укрыть от стужи, хотя удавалось это плохо. Просыпаясь каждое утро в своем кресле, Бриллиант клацал зубами. Он готов был поклясться, что в Надыме, где он провел в ссылке два года, зимой было теплее. В марте начался голодный мор. Берда вернулся из экспедиции обмороженный, без хлеба. Начались мобилизации на фронт, людей не было. Бриллиант взял четырех человек и трое саней. Его привезли через десять дней, раненного в голову, желтого, трясущегося от озноба. По лестнице он поднялся сам, упал в кресло, закурил с отвращением. Пришел Зайцев, спросил с порога: - Сколько? - Как просил. Может, чуть меньше. - Меньше? Бриллиант вымученно усмехнулся: - Не хотят отдавать, гады... Так обозлились, что и наводку дать никто не хочет... Зайцев сделал энергичный взмах рукой: - Так надо было... - У меня пять человек всего, - оборвал Бриллиант, - одни мальчишки. Не знаю, почему не перебили всех. У меня еще, видишь ли, внешность еврейская... Тут Зайцев заметил грязный бинт на его голове и неестественную бледность: - Там? - Там, конечно - балуют. - Стреляли, значит? - на лице Зайцева появилась вдруг злая усмешка. - Ну, Марк Исаич, дай только дожить до тепла - я им такой кар-рательный отряд пропишу! Всех от баловства вылечу! Но Бриллиант уже не слушал его. Он подумал вдруг, что стрелял в него, наверняка, тот, с изуродованной ногой, мужик, в котором он верно угадал фронтовика, надеясь растрогать своей проницательностью. Не растрогал. Вспомнил злой, беспомощный взгляд и радостно-издевательское: - Нету хлеба, ваше благородие... Он подумал, что совсем не знает этот живущий на земле народ, что люди, вовлеченные в эту крутоверть, не понимают друг друга. Хлеб-то нашли. Немного, но нашли. А фронтовик, видать, вывел коня огородами, спустился в овраг, через лес вышел на поворот и оттуда дал из винтовки, и радостно смотрел, как он, Бриллиант, повалился на снег. Очнувшись, Бриллиант попросил затопить печь. Любовь Тимофеевна согрела ему воды и принесла хлеб. Воду он выпил, хлеб есть не стал. Ночью Бриллиант умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10