Александр ГРОМОВ
ВОПРОС ПРАВА


Завтра меня будут судить.
Нет, я не виновен, во всяком случае, таковым себя не считаю. Дело за
малым - чтобы таковым меня не считал судья. У него будет трудная задача, и
я ему заранее сочувствую. Впрочем, завтра будет видно, кому в
действительности пригодится сочувствие. Боюсь, что мне. И истец, я уверен,
не пожалеет слов для того, чтобы обрисовать мои им же вынужденные поступки
в самом черном и невыгодном для меня свете. Он взбешен и жаждет мщения,
сладострастно потирая руки.
Пусть. У меня еще есть надежда: в сущности, ведь не доказано, что я
совершил преступление. И может быть, то, что я собрался написать, как-то
поможет делу? А что, это, пожалуй, идея. Оратор из меня никакой, чего
доброго, начну невразумительно мямлить, когда судья спросит меня о
мотивах, - но если мне удастся выразить на бумаге хотя бы десятую часть
того, что мне пришлось пережить, весы Фемиды должны дрогнуть. Обязаны. У
меня, как и у всякого другого, есть право давать показания в письменном
виде.
Приговор? Не думаю, что он будет очень уж суров - вероятно, лишение
какого-либо гарантированного права на более или менее продолжительный
срок. Какого? - вот вопрос.
Права на жизнь? Разумеется, нет: никакой суд не правомочен решать
такие вопросы, будь я хоть трижды убийцей. Не средние века. К тому же, я
никого не убивал. Это меня чуть не убили.
Права на общество себе подобных? Не смешите меня. Это не наказание, а
благо. От себе подобных только и жди какой-нибудь пакости или нечуткости -
нет, не ко мне лично, это бы еще полбеды, - а к делу, которому я посвятил
большую и лучшую часть своей жизни. Делу! - а не общению с субъектами
вроде моего истца.
И далее - в том же духе, по перечню гарантированных прав. Решительно
не возьму в толк, как суду удастся решить главную свою задачу: заставить
преступника раскаяться? Во-первых, я не считаю себя преступником и не
постесняюсь заявить об этом во весь голос, а во-вторых, не раскаиваюсь и
раскаиваться не собираюсь. Уверен: всякий на моем месте поступил бы точно
так же. Если не хуже.
И все-таки я кривлю душой. Есть, есть одно право, лишения которого я
смертельно боюсь... Черт, что за плоское слово - "боюсь"? Совершенно не
отражает сути моего состояния. Страшусь? Бр-р... Ужасаюсь? Еще того хуже.
Нужного слова нет. Но эпитет "смертельно" верен, потому что отнять у меня
это право - все равно что отнять право на жизнь. Не менее.
Я вам скажу, какое это право, все равно ведь догадаетесь рано или
поздно. Но постарайтесь не смеяться. И уж тем более не нужно меня жалеть,
жалости я не терплю. Откройте перечень гарантированных прав и прочтите на
странице пятой под номером двадцать семь: "Право на время, материалы и
условия, необходимые для занятия деятельностью, не представляющей угрозы
для человечества и выполняемой в свободное от основного труда время."
Витиевато, но исчерпывающе. Некоторые называют это правом на хобби.
Ну вот, еще одно идиотское слово.

Чахлое растеньице неопределенного цвета, конус ломких листьев,
окружающих хилый стебель с единственной почкой наверху, из которой, может
быть, лет через пять разовьется вялый скомканный цветок. А может быть, и
не разовьется. Природа решила пошутить, отпустив растению долгий тепличный
век и очень мало жизни. Росток до того слаб, что трудно понять, как он
вообще способен выбраться из земли, - но он все же выбирается, похоже,
только затем, чтобы печально продемонстрировать миру свою бледную немощь.
Это, с точки зрения профана, и есть конусоид остролистный, привередливый
гость, завезенный из невообразимой дали будто специально для того, чтобы
людям вроде меня было чем заняться.
Выращивать конусоиды - дело почти безнадежное, а если за это берется
простой любитель, то безнадежное втройне. В девяносто восьми случаях из
ста он разорится на рассаде, ничего не добившись, а если не разорится,
значит он либо очень состоятельный человек, либо плохой любитель. Удачи
редки. И если любителю удалось-таки взрастить, да еще в обыкновенных
цветочных горшках, пару кривоватых росточков, годных для высаживания в
грунт, то этот любитель вправе преисполниться любой степени
самодовольства, включая сочинение од и мадригалов в свою честь. Другой
пользы от конусоидов нет и не предвидится. Зато счастливый обладатель
проросшего уникума отныне обречен на плохой сон и скверный аппетит. Он
отложит деловые встречи и отменит самое необходимое, чтобы иметь
возможность лишний раз подышать над росточком или поэкспериментировать с
новым видом питательной смеси. Если любитель человек увлекающийся, он
потерян для общества навсегда. Это маньяк. Он одержим стремлением
познакомить мир с принадлежащим ему чудом. Если ему удается затащить к
себе какого-нибудь простака, он благоговейно указывает перстом на
цветочный горшок и тут же, наслаждаясь и мучаясь одновременно, шипит на
гостя, подошедшего к растению слишком близко. Друзья к нему не ходят.
Широкие слои общественности, к сожалению, прискорбно равнодушны к вопросу
акклиматизации конусоидов на Земле. Остается одно: стучаться в двери
ботанических институтов и селекционных центров во всей обитаемой Вселенной
и регистрировать свои ростки под разными номерами в надежде когда-нибудь
встретить свое имя в почтенном академическом каталоге.
1 2 3