Это потому, что прошло много времени с тех пор, как я... прислуживала кому-то вроде вас, мадемуазель. Сожалею...
Я почувствовала, что гнев начинает искажать мое лицо, и попыталась найти подходящие слова. Но тут она поспешно добавила:
– Ах да, стрельба! Идите посмотрите сами. Из вашего окна открывается прекрасный вид. Каждый день после ленча хозяин стреляет. Он очень меткий стрелок. Сейчас начнется. Бернар разбросал зерно, и уже парят грифы.
Прежде чем подойти к окну, я подавила приступ раздражения, вызванный этой женщиной. Над садом высоко в небе парили, медленно кружа, черные птицы.
– Я не знала, что в Европе есть грифы, – пробормотала я. – Мой дядя стреляет в них?
– Нет, не в грифов! Только не в них. Это черные грифы, большая редкость во Франции. Они гнездятся в лесу над замком, и хозяин каждый день их кормит. Они дали название этому месту, мадемуазель. Было бы жаль истреблять их, вы не находите?
– Тогда в кого же он стреляет?
– Посмотрите на лужайку внизу. Приглядитесь повнимательнее.
Последовав совету, я увидела зерна пшеницы, рассыпанные в траве широкой полосой. Два десятка откормленных, толстых голубей с важным видом расхаживали вокруг, клюя угощение. Пока я любовалась ими, прилетела еще одна стая и, приземлившись с распростертыми крыльями, присоединилась к гуляющей птичьей публике.
– В лесах много диких голубей, – любезно пояснила Габриель. – Нежные маленькие создания и очень глупые. Ничему никогда не учатся. Мы даже разводим их на случай, если вдруг они из страха перестанут прилетать сюда.
Я напряженно и внимательно продолжала наблюдать за голубями. Что-то с ними было не так... Некоторые, казалось, нетвердо стояли на лапах. Один попытался взлететь, но не смог, упал и забился на траве.
– Обычно, – пояснила Габриель, стоя рядом со мной, – они слишком быстры для грифов. Только соколы и ястребы могут поймать их на крыле. Но здесь все по-другому. Мы немного помогаем грифам: Альбер вымачивает зерно в вине, которое нас научил готовить хозяин. Таким образом им становится легче...
– Вы хотите сказать, что вино отравлено? – ужаснувшись, прервала я ее.
Оглушительный хлопок выстрела заставил меня вздрогнуть. Голуби внезапно взмыли в небо, оставляя на траве разорванную плоть и серые перья. Только что прилетевшая стая, обезумев, взмыла вверх, но те, что были поблизости от своих погибших товарищей, лишь слегка отодвинулись от окровавленных кусков плоти и перьев и вновь вернулись на то место, где клевали зерно, как будто ничего не произошло. Грянул второй выстрел, и я заметила голубой дымок, поднимавшийся над окном в другом конце замка.
Я смотрела как зачарованная, с отвращением, но не в силах отвести взгляд. Перья устилали лужайку. Последняя стая голубей уже улетела, но первые и самые жадные птицы остались. Они, казалось, были не в состоянии спастись, хотя некоторые и пытались взмахивать крыльями.
– Он никогда не промахивается, – торжествующе заявила Габриель. – Никогда! На это стоит посмотреть, правда?
Ее пальцы с мужской силой сжали мою руку, причиняя боль. Я отдернула руку и отвернулась. Чары, что пленили меня и держали у окна, разрушились.
– Это чудовищно! – выдохнула я.
– Чудовищно? Но почему, мадемуазель? Он пользуется винтовкой. И птицы там внизу – дикие. Разве это не лучше, чем убивать ручных голубей из дробовиков, как это делают англичане или американцы? Для вашего дядюшки это искусство. Птицы, в которых он стреляет, ничего не чувствуют, потому что у винтовки большой калибр. И разве это так уж отличается от того, как этих одурманенных наркотиком голубей разрывают в воздухе выпущенные на них соколы, когда он устает стрелять для грифов? О, смотрите! Грифы появились! Впереди их вожак. Он любит, чтобы еда была живой, хотя остальные довольствуются падалью...
Когда за дело взялись грифы, стрельба прекратилась. Габриель была поглощена зрелищем внизу. Большая черная птица с лысой головой приземлилась рядом с одним из трепещущих беспомощных голубей. Я видела, как она одной лапой схватила его, сжала когтями и стала отрывать куски плоти. Окровавленные перья прилипли к крючковатому клюву грифа. Я поспешно отвернулась, чувствуя тошноту.
– Вы садистка, Габриель, – буркнула я. – Так же как и мой дядя.
– Садистка? Я? – Она быстро взглянула на меня. Ее глаза были почти черные, как будто без зрачков; я ответила ей таким же взглядом, и они внезапно подернулись пеленой, скрывая мысли. Она опустила ресницы и отвернулась. – О нет, мадемуазель, – сказала она изменившимся, почти подобострастным голосом, – вы ошибаетесь. Правда, ошибаетесь. Мне всегда жаль голубей. Они такие пухлые и хорошенькие... и вместе с тем такие глупые. Как дети. Ходят с важным видом, позируют и воркуют здесь внизу. Я часто кормлю их рано утром, собираю для них хлебные крошки. Они едят из моих рук.
– Зачем вы это делаете? – взбешенно поинтересовалась я. – Чтобы приручить их и отдать на растерзание грифам?
– Нет! – Она покачала головой. – Нет! Я сожалею, что они должны умереть. Но если не погибнут они, тогда грифы вымрут от голода, и я еще больше буду сожалеть о грифах, так как голодная смерть – самая страшная в мире. Это вопрос необходимости. И смерть ведь не так ужасна... Она может быть даже... прекрасной... – Габриель говорила страстно, задыхаясь от эмоций. Вдруг она отвернулась от меня и, помолчав, сказала: – Если я вас чем-то оскорбила, мадемуазель, прошу прощения. Это было ненамеренно. Ваш кофе остыл. Сейчас я принесу вам свежий.
– Не стоит беспокоиться, – ответила я. – У меня пропал аппетит.
– Стакан вина оживит его. Перед вами всего лишь птицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51