Как мы это делали?
Дэбби заморгала. Я боялся, что не вспомнит.
– Она была среди других снимков.
– Да, – подтвердила Бекки. – И когда мы показывали тебе подбор снимков, ты всегда выбирала фотографию обвиняемого, так?
– Да.
– Значит, ты опознала его не на третий или четвертый раз, – подчеркнула Бекки. – Ты опознавала его каждый раз, когда мы показывали тебе снимки, правда?
Дэбби кивнула. Бекки пришлось попросить ее ответить громко.
– Ты также, – продолжала Бекки довольно мрачно, – сказала мистеру Куинну, что мистер Блэквелл и я подсказали тебе, где будет сидеть обвиняемый. Что ты имела в виду?
Дэбби стала жестикулировать, как будто передвигала кукольную мебель.
– Понимаете, вы сказали, что будете сидеть с мистером Блэквеллом здесь, а присяжные будут находиться здесь, а защитник здесь, а судья рядом со мной. – Она улыбнулась судье, который не мог решить, кивнуть ли маленькой грубиянке или смерить ее уничтожающим взглядом. Он дал волю своим природным склонностям и взглянул на нее так, будто она была лишь пятном на свидетельском кресле.
– И что в зале будет сидеть публика, – подсказала Бекки. Элиот не стал возражать, что она давит на свидетеля. Он казался таким же заинтересованным, как и все остальные, внимательно, с интересом слушал, как бедный обвинитель пытается заставить свидетеля говорить то, что нужно.
– Да, – вяло сказала Дэбби.
– Я говорила что-то вроде: "Здесь будет сидеть мужчина, которого ты должна опознать, или обязательно укажи на мужчину за столом адвоката"?
– Зачем. Я и так знаю, что это он.
– Но я говорила? Или мистер Блэквелл?
Дэбби думала, что уже ответила.
– Нет.
– Нет, – повторила Бекки. Вытянув с таким трудом из Дэбби оба ответа, Бекки больше не стала задавать вопросов. У Элиота также не возникло претензий. Дэбби вразвалку прошла по проходу и навсегда исчезла из нашей жизни.
Нам не нравилась Дэбби, но она давала самые полные показания, потому что была старше всех детей. После нее мы вызвали еще двоих, включая парня, который ездил с Остином в магазин, но не стал сближаться с ним. Остин даже не дотрагивался до мальчика, что Элиот подчеркнул во время перекрестного допроса. Но мы установили, что все трое запомнили Остина как дружелюбного человека, который жил в пустом доме на одной улице с Томми Олгреном в течение месяца как раз в то время, которое было записано в обвинительном акте как дата совершения насилия.
Мыс Бекки спорили, вызвать ли этих детей вначале или оставить их на потом. Последнее привлекало больше: дать Остину сказать, что он никогда раньше не видел Томми, а затем вызвать детей, чтобы они подтвердили, что видели их обоих вместе. Вместо этого мы решили пустить их вперед, потому что в противном случае наше дело оказывалось очень коротким. У нас не было медицинского свидетельства. У Томми отсутствовали повреждения, и никакое медицинское обследование не могло констатировать насилие. Свидетелей-полицейских тоже не было. По этому обвинению не проводилось расследование. Мы по существу могли представить только Томми. Мы боялись свести их лицом к лицу, Томми и Остина, взрослый человек мог показаться мальчику невиновным и все наши дальнейшие попытки поддержать свидетельство Томми пошли бы насмарку. Мы хотели усилить обвинение, чтобы присяжные уже заранее были уверены в виновности Остина, до того как он произнесет свою речь. Дети, по крайней мере, могли подтвердить часть рассказа Томми. Но ставку мы делали только на Томми.
Я поднялся и произнес:
– Обвинение вызывает Томми Олгрена, – и остался стоять, обернувшись назад, ожидая его появления.
Обвиняемый пользуется привилегиями, которые не доступны никому в нашей свободной стране. Это правильно, потому что ему предъявляется обвинение. Ему надо защищаться. Но в суде одно из этих прав дает обвиняемому безусловное преимущество. У него есть право сидеть напротив свидетелей, присутствовать при всем судебном процессе, слушая все от начала до конца и ожидая своей очереди говорить последним, так что он может успеть подправить свою речь, чтобы она соответствовала тому, что говорилось до сих пор. Другие свидетели и потерпевший не допускаются в зал суда, исключая их появление на свидетельском месте. Вот почему Томми вошел в зал, нерешительно оглядываясь, слегка напуганный, не зная, что о нем уже говорилось, какие факты из его жизни знали эти чужие лица.
Он был в брюках цвета хаки, в коричневых мокасинах и в рубашке с коротким рукавом в синюю с белым полосками. Светлые волосы аккуратно причесаны, еще видны следы от расчески. Он был похож на маленького мужчину. Я не стал одевать его как ребенка, надеясь, что его строгий вид заставит присяжных разглядеть за внешностью страдающего мальчика.
Оглядев зал, Томми посмотрел на меня. Я ждал его стоя, открыл перед ним дверцу и потрепал его по плечу, когда он встал на свидетельское место.
– Скажи нам, пожалуйста, свое имя. – Полицейский пересек зал и опустил микрофон пониже.
– Томми Олгрен.
– Сколько тебе лет, Томми?
– Десять.
– В каком ты классе?
– В пятом. В пятом классе.
Он казался спокойным, но в голосе угадывалась нервозность. Я продолжал задавать ему простые вопросы, чтобы он успокоился.
– В следующем году ты перейдешь в среднюю школу, так?
– Да, сэр.
– Где ты живешь, Томми?
– На улице Сперроувуд, дом номер восемьсот двадцать три.
– С родителями?
– Да.
Он, казалось, расслабился, глядя на меня в ожидании вопроса. Он, как я ему и говорил, забыл о присутствии посторонних в зале. Я говорил с ним спокойно и уверенно, насколько это было возможно, время от времени кивая, чтобы дать ему понять, что он все делает правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125