– Потому что я люблю тебя, Дэвид. Я тревожусь о тебе. Я не испытываю неприязни к Викки. Но она не мой ребенок. Я забочусь о тебе. Если бы ты был счастлив, я бы успокоился. Но при каждой встрече ты либо один, либо кажешься несчастным.
– У меня все хорошо, – настаивал он.
Я смотрел на него. Он не переносил моего пристального взгляда. Он махнул рукой, расплескав содержимое бокала.
– Ты заботишься о том, чего я хочу, – спросил он, – или о своих представлениях о моем счастье?
Я не ответил.
– Я в порядке, – упорствовал он.
Он читал по моему лицу.
– Послушай, – сказал он, взял меня за руку и провел через кухню и заднюю дверь во дворик.
Там росли два ореховых дерева, тень от которых заглушала растительность. Опавшие листья лежали на голой земле.
– Я не должен ничего тебе объяснять, – сказал Дэвид.
– А мне и не нужно объяснений.
– Папа, я счастлив. Я живу той жизнью, которая мне нравится. Может, мы с Викки не любим друг друга, но нам удобно. Мы не цепляемся друг к другу, мы занимаемся своими делами.
Я был в шоке. Не любят? Они были слишком молоды, чтобы разлюбить.
– Но это не брак, – сказал я.
Дэвид вздохнул.
– Нет, это брак. Наш брак.
Я продолжил, подбирая слова:
– Это отношения соседей по квартире. Или… деловых партнеров.
Уязвимость исчезла из взгляда Дэвида. Он смело смотрел на меня.
– Я так представлял себе брак, – сказал он. – Люди живут в одном доме и терпят друг друга. Улыбаются за завтраком, потом погружаются в свои заботы.
Меня покоробило от его откровенности, и я дал ему это понять. Он походил на испуганного парнишку, который врезал своему противнику, но не ожидал, что пойдет кровь. Так что жестокость не была ему свойственна. Я тихо ответил:
– Дэвид, ты не прав. Ты мало видел. Мы с твоей матерью любили друг друга. Господи, мы были влюблены, еще будучи восемнадцатилетними, и больше такой любви в нашей жизни не было. Повторить подобное невозможно. Мы… – Я онемел, вспомнив, какой была Луиза. Юная Луиза. Ее лицо, она смеется, плачет, смотрит на меня. Зеленые поля, густые леса, море. Борьба с одеждой, с пуговицами. Часы, проведенные в молчании наедине, подготовка к экзаменам, молниеносный одновременный взгляд. – Тебя тогда еще не было, Дэвид. Ты не можешь отрицать, что наша любовь существовала. Ты отрекся от прошлого, Дэвид. Куда ты торопишься?
– Я вас видел вместе, папа. Что толку в страстной любви, если она улетучилась бесследно? Вы могли провести в молчании целый вечер.
– Мы прожили вместе полжизни, Дэвид. Больше, чем ты существуешь на свете. Многое теряется за такой промежуток времени. Это не значит, что ничего не осталось или мы оба жалеем об этом времени. Я бы не отказался от моих воспоминаний…
– Но понимаешь, – резонно заметил он. – Мы с Викки просто раньше подошли к этому пределу, легче, без горечи.
Я испуганно уставился на него.
– Когда-нибудь тебе будет сорок, Дэвид, и ты взорвешься.
К нему вернулось самообладание и вместе с ним чувство превосходства.
– Не думаю, – уверенно сказал он.
Мы вернулись в дом, прошли через гостиную. Я не собирался медлить. Лучше в таких случаях просто уйти, не смаковать неприятные минуты.
Думал ли я, что все так кончится?
Я повернулся у двери. Дэвид чуть не налетел на меня.
– Я никуда не денусь, – сказал я ему. – Ты легко сможешь меня найти. Если я тебе понадоблюсь, дай мне знать, хорошо?
Он уже не выглядел таким самоуверенным, скорее удивленным. И это было лучшее, на что я мог надеяться. Я порывисто обнял его. Он даже не пошевельнулся.
– Передай Викки, что я попрощался, – добавил я.
В субботу вечером, в последние выходные перед судом, я приехал в дом в районе Террел-Хилл, прихватив маленький скромный букет цветов. Это был оштукатуренный дом, большой и внушительный, с огромным окном. Круговой подъезд к дому занимал почти весь дворик, оставив нетронутым лишь крохотный, малопривлекательный кусочек земли, усаженной цветами, увядшими в преддверии зимы. Я стоял и смотрел на дом, прикидывая, стоит ли смыться, пока не поздно.
Но в этот момент парадная дверь распахнулась, и я без колебаний направился к ней. Девушка несла в руках сумку с одеждой. Она остановилась в дверях, обернулась и что-то крикнула. Когда я подошел ближе, она внезапно развернулась, почти столкнувшись со мной нос к носу, и выпалила:
– О! Привет! Я забыла, что мама кого-то ждет.
Доктор Маклэрен вставила:
– Не верь ей, она уже пять минут стоит в холле с сумкой в руке и выглядывает из-за занавески.
Девушка снисходительно улыбнулась. Ей было около двадцати, длинноногая и худая – даже слишком. Если только не была фотомоделью – с длинными волосами до плеч, блестящими глазами и светлой кожей, она бы ничем не выделялась, ее спасала улыбка и оживленная мимика, но мне не пришлось ее долго разглядывать.
– Имей в виду, что она должна была уехать еще днем, – продолжила Дженет, – пока не услышала, что ко мне придет гость.
– Меня зовут Элоиза. – Она крепко пожала мне руку. – Мам, ты не прихватишь еще одну сумку? Вы знаете, как их надо укладывать одна на другую?
Дженет приветливо улыбнулась, скрываясь в доме, я же сказал:
– Не совсем, – и подошел к спортивной машине с откидным верхом, стоявшей на дорожке.
Элоиза небрежно бросила сумку на заднее сиденье.
– Не важно, просто надавите, когда я скажу, ладно? – попросила она.
Я положил цветы на машину, но она тут же вырвала их у меня.
– Нет, только не на капот, они завянут. Цветы. Это так…
– Только не говорите, "мило".
– …наполнено смыслом. Никто уже цветы не дарит.
Вот такой разговор я хотел вести в день первого свидания Дины: ничего не значащая дружеская болтовня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125