Ее кабинет находился в двенадцатиэтажном здании на севере, города, рядом с медицинским центром. Мне показалось, что я очутился в незнакомом мне мире, где сумели избавиться от грязи и бедности. В приемной сидела девочка пяти или шести лет с мамой, которая украдкой поглядывала на меня до тех пор, пока я не обратил на нее внимания. Я подошел к окошку администратора, и меня тут же пропустили. Короткий коридор был похож на больничный, но с той разницей, что не пропах лекарствами. Пахло книгами, бумагой и хвойной мастикой, которой уборщицы протирают линолеум.
Я обнаружил доктора Маклэрен в ее необычном кабинете, где на стенах рядом с яркими, причудливыми фотографиями растений висели дипломы в рамках, а на книжных полках стояли мрачные тома, труды известных психологов. Дженет сидела за столом, перед ней лежали бумаги, но глаза ее были закрыты. Она пила черный кофе. Открыв глаза, она слабо улыбнулась.
– Привет, Марк. Жаль, что мы не смогли вместе позавтракать, но мне надо было спешить. Кое-кто неважно провел ночь.
– Похоже, ты.
– Ну спасибо. Детский психиатр должен спать, вместо того чтобы смотреть допоздна дурацкий старый фильм, в то время как его пациенты видят кошмары и просыпаются в слезах.
– И что это был за фильм?
Она скривилась.
– "Привидение и миссис Мьюир". И тут появился ты, сам похожий на привидение.
Я опустился на стул.
– Я плохо спал.
Она посмотрела на меня с нежностью.
– Выкладывай свои проблемы. Даю тебе минуту и сорок восемь секунд.
Я не стал терять время.
– Я хотел спросить тебя об эффективности твоего метода. – Я обвел жестом кабинет. – Возьмем, к примеру, Томми. Ты думаешь, что сможешь вернуть его жизнь в привычное русло, помочь ему стать нормальным?
Она даже не стала поправлять меня. Лишь сказала:
– Психиатрия не предсказывает будущее. Я знаю, что могу помочь Томми. Не знаю насколько.
– А если вовремя не вмешаться? Что будет по прошествии многих лет? Ему можно помочь?
Дженет стряхнула усталость, только темные круги под глазами выдавали плохое самочувствие.
– Сколько лет?
– Сорокалетний мужчина, которого изнасиловали в детстве и который сам насиловал детей в течение двадцати лет, может, даже больше!
Дженет внимательно смотрела на меня, впитывая каждую деталь и оценивая ее. Она поняла, что я говорю не отвлеченно.
– Мужчина, который эксплуатировал свою власть над детьми и не задумывался над своим поведением вплоть до зрелого возраста… Не знаю. Если бы он захотел измениться…
– Что, если бы его заставили прийти к тебе на прием без его согласия на лечение?
Она посмотрела на меня. Мое замечание дало ей понять, что я осознаю важность этой детали. Через несколько секунд она глубоко вздохнула и сказала:
– А можно ли тебя заставить излечиться от сексуального влечения к женщинам?
Мы задавали друг другу вопросы, которые не требовали ответов. Я было начал:
– Но я…
– И не говори, что твоя ориентация нормальна, а его нет. Сексуальное влечение не признает условностей.
– Я не то собирался сказать. Я лишь хочу ему помочь.
Дженет снисходительно посмотрела на меня, как смотрит отец на четырехлетнего ребенка, изъявившего желание помочь ему припарковать машину.
– В твоем положении, – сказала она, – единственные, кому ты можешь помочь, – это такие, как Томми, чтобы они не стали новыми жертвами.
– Ты хочешь сказать: я обязан упрятать этого типа подальше, где он никому не причинит вреда? А если предположить, что мы говорим о Томми спустя двадцать лет?
Она имела дело с детьми и не утеряла детского восприятия мира. И все же она была мужественней меня. Дженет смерила меня долгим взглядом.
– Я бы сказала то же самое.
Она поднялась.
– Больше нет ни секунды. Приходи во время ленча, я куплю тебе бутерброд с тунцом.
Уходя, она потрепала меня по плечу, что подняло мне настроение.
Я думал о головоломке, которую она мне подкинула. Есть ли возможность избежать новых жертв? Я попытался представить их, но вместо этого передо мной возник мальчик по имени Остин, один в темноте, задающийся вопросом, все ли в доме спят, действительно ли он слышал шаги. Его ужас становится невыносимым, потому что ему некуда бежать. Он не может обратиться за защитой к своему отцу, потому что шаги в темноте, которые заставляют его содрогаться, принадлежат папе.
Трудно было вообразить Остина мальчиком. Преодолев свою болезненную беспомощность, он стал мужчиной, которому была нужна власть, чья жизнь подчинялась только этому желанию. Я не мог представить Остина в кабинете врача: полного раскаяния, желающего измениться, пытающегося заставить поверить в это и врача. Но за его слезами проглядывал все тот же человек, который будет управлять окружающими людьми доступным способом и который считает детей нацией, готовой к покорению.
Если кого-то и можно было винить, так это отца Остина, но и у него, возможно, было свое оправдание. Он был мертв, но причиненный им вред не ушел с ним. Боль живет долго после того, как исчезнет раздражитель, и подобно радиосигналу распространяется дальше.
Мне было жаль Остина и всех остальных, но не в моей власти было помочь ему. То, что он был жертвой, не объясняло его преступную суть. И я был единственным человеком, который мог пресечь его деяния. Если я этого не сделаю, если Остину удастся вывернуться из-под града моих ударов, он окончательно убедится в своей неуязвимости.

Глава 12

Я должен был поставить Элиота в известность. Был полдень, но в его офисе сообщили, что он уже ушел. Мэйми ответила утвердительно, он находился дома. Я сказал ей, что заеду.
Элиот и Мэйми жили в Олмос-Парке, старом, дорогом районе, но их роскошный дом не был самым шикарным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125