Ребенок начинает любить его. Он становится необходим ребенку.
Я на мгновение вспомнил, как Томми Олгрен способствовал своему похищению из школы, но затем снова обратился к делу.
– Надеюсь, вы не станете утверждать, что ребенок сам идет на контакт… я имею в виду, по собственному желанию…
– Проблема секса? – Она убежденно покачала головой. – Это же маленькие дети. Когда чужой человек начинает хорошо с ними обращаться, сближаться с ними и проявлять нежность, они не подозревают, что это сексуальные действия. Они не знают о существовании секса, пока он не принуждает их к этому.
И они ненавидят это. Секс пугает их, разрушает их психику.
Дженет слегка покрутила головой, как будто у нее втекла шея Она все еще смотрела на меня. В ее взгляде была сила, которая притягивала меня, заставляя думать, что она пробует на мне психологический прием.
Я подумал об Остине Пейли. Мы же не говорили об абстрактном негодяе, мы имели в виду человека, которого я знал большую часть своей взрослой жизни, не подозревая о том, что он втайне творит.
– Мы выявили не всех его жертв, не так ли?
Она покачала головой.
– Мужчина его возраста, который начал этим заниматься еще подростком… У него сотни жертв. В любом случае сотни попыток, и если он был таким же осторожным, как кажется, то большинство из них были удачными. Даже если это была только половина…
"Начал подростком", – подумал я. Это означало, что уже выросло поколение жертв Остина – его последователи, многие из которых уже приобщились к развращению детей. Остин осквернил целое поколение.
Неожиданно я вспомнил о Крисе Девисе. Может, не шантаж заставил его взять на себя вину Остина? Может, это была любовь?
Мы сидели молча. Я чувствовал полное взаимопонимание с доктором Маклэрен, возможно, потому, что мы работали над одним делом. Ее манера общения также способствовала этому. Казалось, мы давние приятели. Я не знал, была ли это просто уловка психиатра. У меня появилось детское желание изменить мнение о себе, доказать, что я лучше или хуже, чем она обо мне думает.
– Мне придется повторить все обвинителю, который возьмется за это дело? – спросила она. – Конечно, я достаточно проработала с большинством прокуроров по делам о сексуальных преступлениях, чтобы…
– Думаю, я передам это тому, кто будет вести обвинение вместе со мной, – доверительно сказал я.
Она смерила меня взглядом. Я ответил на него, подтверждая ее догадку. Мой взгляд был полон профессионализма, знания тысяч тонкостей.
– Я не видела, чтобы вы что-нибудь записывали, – поддела она.
– Я не думал, что мне предстоит психологический тест.
Она выгнула спину, чтобы сесть прямее, и подобрала ноги. Но, прежде чем подняться, она сказала:
– Проводить обвинение вместе с вами? Вы хотите представлять обвинение по одному из этих дел?
Мои помощники по избирательной компании не одобрили бы этого, но я сам взялся за обвинение Остина, так как мое усердие в пресечении похищений детей в Сан-Антонио было бы гарантом моей победы на выборах. К тому же у меня были личные причины представлять обвинение против Остина Пейли.
– Думаю, да. Вы поможете мне, не так ли?
– О да, – ответила она.
Пока я готовился к суду, Остин не сидел сложа руки. Он возобновил боевые действия на двух фронтах. Он не замыкался в себе, как большинство обвиняемых. Наоборот, он казался более активным, чем прежде. Он давал интервью, привлекал к себе внимание. Он, как оказалось, не, впал в панику от обвинений, предъявленных ему. Вместо этого он оправдывал мои действия:
– Окружной прокурор оказался в затруднительном положении. Он вынужден учитывать настроение общества в преддверии выборов. У него в руках был подозреваемый, симпатии оказались на его стороне, и вдруг все это рухнуло. Потребовался немедленно козел отпущения. Я подвернулся под руку.
– Думаете, сыграла роль личная неприязнь? – спросил репортер, подыгрывая Остину.
Остин быстро сообразил, что репортер его провоцирует.
– Ну, именно я представлял интересы подозреваемого, который затем отказался признать себя виновным, это разрушило планы окружного прокурора. И конечно, мы с прокурором в прошлом соперничали в зале суда, – продолжил он. – Но сомневаюсь, что это повлияло на его решение. Просто я был наиболее доступным подозреваемым. Думаю, дело замнут после того, как в этом отпадет политическая необходимость. Не ждите, что суд состоится до выборов. Он не пойдет на такой риск.
С газетчиком Остин и вовсе разоткровенничался:
– Против меня нет фактов. Марк Блэквелл просто хочет, чтобы общество считало, будто он положил конец серии преступлений, арестовав меня. Тут бы подошел любой. Но у него нет доказательств, чтобы на деле обвинить меня, потому что он знает – это закончится оправданием, ведь я не виновен. Думаю, это дело тихо замнут после выборов. Я уверен, это просто циничные махинации бюрократической системы.
Газетчик, который не был таким доверчивым, как его коллега с телевидения, и заранее все разузнал, спросил:
– А как насчет того, что по крайней мере двое изнасилованных детей опознали вас?
Я представил себе, какую сочувственную физиономию скорчил Остин. Так его описал журналист.
– Я бы не удивился, – был его ответ, – те, кто в курсе подобного рода дел, знают, что ребенка можно заставить сказать все, что угодно, если с ним хорошо поработать. Мне жаль этих детей.
Я не знал, что думала общественность. Конечно, небольшой процент горожан, которые собирались голосовать, следили за развитием событий. Я не мог не задаваться вопросом, как меня воспринимают. Остин, как мне казалось, приобретал обличие жертвы, а я ведь был его обвинителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125