«Я тугопис», – любит он говорить о себе. Так оно и есть. Но какое наслаждение раскатывать свернутые трубочкой длинные листы бумаги в клетку (где он их только берет?), исписанные крупным, округлым почерком! Не было случая, чтобы там не нашлось мысли или наблюдения, изложенных с покоряющей афористичной точностью, где отвергнуто и выжато все приблизительное, сопричастное и отвлекающее и оставлена одна живая суть. По черновикам нетрудно было проследить, как искал он эту фразу, как доводил ее до состояния формулы. И всегда-то Аркадьев писал меньше, чем мы просили, и приходилось заранее подумать, чем занять вероятную пустоту на полосе, отведенной для его статьи.
И вот он сидел, и не то взвешивал мое предложение, не то поддерживал разговор.
– Н-да, тренер… Сначала решим: а кто – тренер? Михаил Якушин? Конечно. И Виктор Маслов – тренер! Якушин зна-ает, мно-ого знает… И хитер при этом. Превосходиый тренер. А Виктор Маслов, если угодно, напоминает Кутузова в трактовке Льва Толстого. Хе-хе… Тоже мно-ого знает… Умеет ждать, терпелив. Да, странная, странная профессия… Ну, я засиделся, отвлекаю вас…
Борис Андреевич встает, он прям и широкоплеч в свои семьдесят, мы прощаемся, и он уходит. Я не смею его задерживать и уговаривать. Грустно, что этот мудрый и честный человек не написал о своей профессии, о своей жизни. Самолюбие не позволило бы ему согласиться на чью-либо помощь в работе над книгой, что охотно делают иные тридцатилетние «звезды» спорта, у кого за душой не так уж пока и много.
И наша футбольная мысль осталась беднее на эту ненаписанную книгу.
Почему же все-таки «странная профессия»? Что скрывалось за этими словами Аркадьева, за его тоненькой усмешкой, за молчаливым отказом? Не оттого ли и не пишет книг тренер, разве что учебную брошюрку?.. Пока он работает, он каждодневно уязвим, вечно под гильотиной, ибо завтрашний матч может быть проигран, и никому нет дела, что этот матч для него, быть может, тысячный по счету и в семистах из них были победы. До книги ли тут, если любую строку в случае этого самого проигрыша кто-то обернет против тебя и сгоряча бросит: «Чем книги писать, лучше бы…» или того хлеще: «А еще книжки пописывает…»
Вечер поражения. На поверхности, как поплавок, голова тренера. Он, один он виновник. И состав не тот выставил, и в плане игры напутал, и не настроил игроков, и не ту замену произвел… Но это еще цветочки, присказка. Если же говорить «по-существу, копнуть глубже», то еще вопрос, такой ли уж он квалифицированный, как толкуют; скорее всего, раньше ему просто фартило. Он и тренировку-то, оказывается, толком не знает – помощники за него вкалывают, и с футболистами («нашими парнями») не нашел общего языка (либо чересчур строг, либо чересчур мягок – по выбору), и дерзок и заносчив с руководящими товарищами, критику выслушивает с кислой миной, умные статьи за него, поговаривают, дружок-журналист пописывает, всем опостылел своим нытьем о новых требованиях и условиях, как будто двадцать лет назад команда наша не была чемпионом… Флажки облавы втыкают скрытно, но в день какого-то особенно тяжкого поражения оказывается, что тренер в кольце и кругом шепчутся: «Еще не сняли?» Обычно снимают. А иногда, считая дело предрешенным, медлят. Никита Павлович Симонян полтора года работал в «Спартаке» зная, что приказ об его увольнении изготовлен и не хватает одного росчерка.
Впрочем, бывали случаи, когда вопрос об отстранении «подрабатывался» на разных этажах, а команда тем временем начинала побеждать, и тогда звучал отбой, «слухи» категорически опровергались, и даже начинали похваливать лиц, «проявивших необходимое терпение и понимание».
За уволенным тренером тут же начинают гоняться другие клубы; он думает, советуется, выбирает и воцаряется на новом месте, чтобы войти в очередной виток своей летучей карьеры.
К этому привыкли все: и сами тренеры, и люди, от которых зависит их назначение, и футболисты, и болельщики. Никто не рассмеется, не пожмет плечами, хотя тренерские превращения порой сродни цирковому иллюзиону, когда человек, перепиленный на наших глазах, раскланивается невредимый. Деловые репутации не страдают, несмотря ни на какие «формулировки». Но, само собой, ущемляется самолюбие, треплются нервы, а кто-то из менее стойких, глядишь, уже готов уступить, поддакнуть, промолчать, потихонечку предавая свою профессию.
Признание тренера главным и единственным виновником неудачи должно было бы служить доказательством от противного его решающей роли и в победных сериях. С этим, однако, соглашаются менее охотно, желающих вкусить от пирога удачи более чем достаточно. Кого только не встретишь на банкете по случаю выигрыша призовых медалей, кто только не произносит пространных тостов с прозрачным намеком на свое соучастие!
Инстинкт самосохранения подсказал тренерам приемы защиты, которые они продолжают совершенствовать по сей день. Большая редкость услышать от них признание, что противник был сильнее: так, неровен час, прослывешь дурачком! Набор причин, объясняющих поражение, как тяжелая связка ключей. Есть среди них совсем простенькие: судья сфальшивил, вратарь рот разинул, форвард не забил с трех шагов… Есть и более тонкие: нестандартное поле, мягкое либо жесткое, узкое либо короткое, жара или холод, естественные для противника и неожиданные для нао, незалеченные травмы ведущих игроков, недостаточное освещение, малый срок для акклиматизации, непривычная еда, неудачное расписание игр, неудобная, на шумном перекрестке, гостиница и т. д. Их давно уже пора было пронумеровать, чтобы тренер на пресс-конференции ради экономии рабочего времени объявлял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70