А когда ты разговаривала с ним?
– Утром, мэм. На лестнице. Он как раз выходил.
Служанка, казалось, вздохнула с облегчением. Или это лишь показалось Энджелине?
– Ладно, – повторила женщина, пытаясь вспомнить, о каком приеме идет речь.
Она ненавидела устраиваемые им сборища, но он интересовался политикой и не единожды заявлял ей, что во время выборов у человека должно быть как можно больше друзей. Гастоны? Может сегодня явятся они? Или придут супруги Понтальба? Тут она вспомнила, что речь шла о его приспешниках, господах Дефорже и Гарнетте, и их надоедливых женах, способных беседовать лишь о нарядах и опере Энджелина считала, что этих мужчин связывает с ним какое-то дело, но он никогда не обсуждал с нею свои дела. Он говорил, что женщины ничего не понимают в этих вопросах. Кроме того, он не уставал повторять, что единственное, что требуется от нее – быть красивой и неотлучно находиться рядом с ним. Ей даже не нужно было планировать званые вечера – этим занимался он.
Люки снова что-то вспомнила:
– Он просил передать, чтобы вы надели новое красное платье.
При мысли об этом платье, привезенном недавно из Парижа по его заказу, Энджелина схватилась рукой за горло. Платье скандально открывало ее плечи, и было почти непристойным.
Спокойно убрав руку, она через силу улыбнулась:
– Спасибо, Люки.
Через несколько минут, спрятав волосы под белым чепцом и держа в одной затянутой в перчатку руке молитвенник и четки, а в другой – розу, Энджелина сидела в черной лакированной карете, запряженной двумя вороными. Дверцу экипажа украшал золотой крест – герб Ламартинов.
Сидя в трясущейся карете, Энджелина впитывала запахи, звуки, картины Нового Орлеана, открывавшиеся перед ней. Кто-то сказал, что этот город, особенно улица Кэнал, где меж элегантных домов прогуливаются богатые бездельники, а кафе и рестораны вечно полны народу, напоминает Париж, но Энджелина не замечала никакого сходства. Конечно, она не слишком хорошо знала Париж, но два раза отец возил ее туда, и этот город показался ей очень легкомысленным и веселым. Новый Орлеан был просто страшен: походил одновременно на леди и на проститутку, был красив, и в то же время уродлив, казался цивилизованным городом, но был дик и необуздан. Возможно, дело было в том, что, когда она была в Париже, ей было весело. Наверно, ее неприязнь к Новому Орлеану объяснялась тем, что здесь ей ни разу не приходилось веселиться.
Энджелина прикрыла глаза, стараясь вспомнить, каково быть счастливой, и пытаясь объективно оценить Новый Орлеан. Она слышала шум другой кареты, фырканье лошади. Слышала, как поутру притихли те кварталы города, где по ночам никто не спал. В этой тишине щебетали птицы, гудели насекомые, и немилосердно жгло солнце.
Здесь, в Гарден Дистрикте, над всем царил аромат цветов. Все приятно обволакивала густая смесь запахов. Но по мере приближения к центру города приятные ароматы встречались все реже. Теперь вместо запаха сладкого цветочного нектара теплый ветер приносил с собой отвратительную вонь помоек. В некоторых частях города находились обрамленные кипарисами сточные канавы, в которые сбрасывали мусор – апельсиновые и банановые корки, кухонные помои, бутылки и жестянки, грязные тряпки и дохлых крыс. Над всем этим витал горячий, тяжелый аромат новоорлеанского лета.
Собор Сен-Луи вырос перед Энджелиной, как благословенный мираж в раскаленной пустыне. Массивное кирпичное здание украшали две угловые башни, увенчанные колоколами Главный шпиль, казалось, уходил в облака Гордый собор манил к себе Энджелину, как манит моряка желанная гавань.
Коренастый рыжебородый ирландец, ее ненавистный охранник, молча помог Энджелине выйти из кареты. Как обычно, он не пошел вместе с ней. Идя к собору, она спиной чувствовала его взгляд. Одетый, по своему обыкновению, в черное, он будет ждать, выслеживая ее в толпе золотистыми глазами хорька и молча прикажет возвращаться домой…
Оказавшись в прохладной тени собора, Энджелина быстро направилась к исповедальне, находившейся сбоку, в глубине. Она повернула направо и принялась ждать, преклонив колени. Мысли разбегались. «Как странно, – думала она, – в этой крошечной клетушке я чувствую себя свободней, чем в большом доме, который приходится делить с ним». Эта мысль слегка успокоила ее, но тут Энджелина вспомнила о розе, которую она продолжала сжимать в руке. Свежий, сладкий запах приглашал ее поднести цветок к носу и вдохнуть поглубже, но Энджелина отказала себе в этом удовольствии. Нельзя нюхать предназначенные для алтаря цветы. Цветы. Понюхала ли Хлоя присланную ей розу? Что делает Хлоя? Интересно, сегодня исповедует отец Джон или нет? Интересно…
Дверца исповедальни, в которой находилась Энджелина, скрипнула. Несмотря на то, что за металлической решеткой она никого не увидела, женщина знала, что священник готов выслушать ее.
– Простите меня, отче, ибо я согрешила – крестясь, жалобно произнесла Энджелина.
– Когда ты исповедовалась в последний раз? – спросил священник.
Отец Джон. Энджелина узнала этот тихий, ласковый голос. Мысленно она видела его светлые волосы, ангельски-круглое лицо с красными, словно яблочки, щеками, плоским подбородком, ибо, выслушивая кающихся, святой отец опирался им на руку, и голубые глаза, исполненные сочувствия и понимания.
– Неделю назад, отец мой.
– И каков твой грех, дитя мое? Каждый раз она исповедовалась в одном-единственном грехе. Всегда – в одном и том же. Она понимала, что за ней водились и другие – иногда разговаривала слишком резко, завидовала женщинам, чьи мужья были ласковы с ними – но ничто не могло сравниться с этим единственным тяжким грехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99