Каррингтон послушно кивнул. Декан вошел в привычную роль. С невыразимым словами превосходством он осведомился:
– Чашку чая? – И, не дожидаясь ответа, направился к своей скромной резиденции.
Укрощенный Каррингтон, проклиная себя за школьническое трепетание перед этим надменным человечком, последовал за ним.
Еще на лестнице Декан пытался уязвить Корнелиуса:
– До меня дошли слухи, вы составили себе имя в шоу-бизнесе.
Журналист натянуто улыбнулся и стал смущенно отнекиваться.
– Ну-ну, не скромничайте. – Декан посыпал рану солью: – Вы – видная фигура, ваше слово имеет вес.
Каррингтон начал сомневаться в собственных успехах.
– Не так много выпускников колледжа стали выдающимися людьми.
Со стен на Каррингтона смотрели лица студентов Покерхауса, насмехались над ним вместе с Деканом: «Выдающийся? – Хе-хе».
– Посидите, я поставлю чайник. – Декан ушел в кухню.
Каррингтон воспользовался минутной передышкой и предпринял судорожную попытку собрать остатки самоуважения и приготовиться к обороне. Но обстановка комнаты действовала на него обескураживающе. Студентом Каррингтон ничем не блистал, а фотографии напоминали ему о соревнованиях, в которых он не участвовал, о рекордах, которые не устанавливал, о жизни, в которой ему не было места. Пусть его ровесники, осуждающе уставившиеся на него из рамок, не оправдали возлагаемых на них надежд – это не утешало Каррингтона. Они наверняка превратились в самоуверенных, пусть и заурядных, зато прочно стоящих на земле людей. А Каррингтон, при всем напускном высокомерии, прекрасно сознавал, что его репутация немного стоит. Никогда он не стоял прочно на земле и не будет стоять, но и взлететь ему не дано, он будет только бегать, подпрыгивая, пока не оступится и не плюхнется в лужу. Англичанин до мозга костей, Каррингтон не мог не мучиться от своей ущербности. И Декан обязательно намекнет на неизбежно печальный конец эфемерных карьер. Никогда Корнелиусу не сделаться славным, заслуживающим доверие малым. Может, поэтому-то в его дежурных ностальгических воздыханиях по двадцатымтридцатым годам и проскальзывает искреннее чувство? Может, не зря он тоскует по эпохе столь же посредственной, что и он сам? Так сокрушался Каррингтон, пока не появился из крошечной кухни Декан с подносом.
– Харрисон, – сказал он, указывая на фотографию, которую изучал журналист.
– Гм, – отозвался тот бесцветным голосом.
– Блестящий подающий. Играл в знаменитом матче в Туикенэме… Когда же это было?
– Понятия не имею.
– В тридцать шестом? Примерно в ваше время. Странно, что вы не помните.
– Я не увлекался регби.
Декан пристально оглядел его.
– Нет? Я припоминаю. Вы интересовались греблей, так?
– Нет. – Каррингтон был уверен, что Декан прекрасно знал это и раньше.
– Но чем-то вы занимались в колледже? Знаете, многие из нынешних студентов ничем всерьез не занимаются. Порой я прямо удивляюсь, чего они здесь ищут? Секс, я думаю. Хотя лучше бы они удовлетворяли свои отвратительные наклонности где-нибудь в другом месте.
Декан принес из кухни тарелку с печеньем.
– Я осматривал башню. Очень серьезные повреждения, – осторожно сказал Каррингтон.
– Приехали наживать капитал на наших несчастьях? Вы, журналистская братия, налетаете, как вороны на мертвечину – кар-кар! Прав я, Кар-рингтон? – И, довольный своей шуткой, Декан откинулся на спинку стула.
– Но я не считаю себя журналистом, – неуверенно запротестовал Каррингтон.
– В самом деле? Любопытно.
– Я, скорее, комментатор.
Декан снисходительно улыбнулся.
– Ну конечно. Что это я? Вы – король эфира. Властитель дум. Любопытно. – Он остановился, давая Каррингтону прочувствовать собственную ничтожность. – Скажите, вас не смущает огромная власть, сосредоточенная в руках властителя дум? Меня бы смущала. Но меня никто и слушать не будет. Я, как вы, наверное, выразились бы, не умею найти подход к аудитории. Выпейте еще чаю.
Каррингтон сердито следил за стариком. Он был сыт по горло. Довольно вежливых оскорблений и тонкой издевки над всеми его достижениями. Покерхаус не изменился ни на йоту. И он, и этот старикашка – анахронизм, это ясно даже такому тоскующему по прошлому человеку, как Корнелиус Каррингтон.
– Странно, – перешел он в наступление. – Кембридж известен научными исследованиями, а в Покерхаусе по-прежнему занимаются только спортом. Я просмотрел объявления – ни слова о лекциях, зато секции, тренировки…
– Вы какую степень получили? – вкрадчиво поинтересовался Декан.
– Второго класса.
– И очень она вам пригодилась в работе? Вот видите. Да, американская зараза еще не проникла к нам.
– Американская зараза?
– Докторат. Вера в то, что ценность человека измеряется его усидчивостью. Три года студент копается в пыльных архивах, корпит над вопросами, на которые более серьезные ученые и внимания не обратили. И вот за все мучения он получает докторскую степень, он стал интеллектуалом. Глупей не придумаешь. Но такова современная мода. Какой болван придумал, что талант – это способность протирать штаны! Если у вас хватает охоты и терпения три года перекладывать бумажки, откапывать никому не нужные фактики – вы талантливы. По моему же скромному разумению, талант – в способности перескочить через весь этот никчемный, нудный процесс. Но меня не слушают. Я убежден, подавляющее большинство студентов, каких бы усилий они ни прилагали, интеллектуалами все равно не станут. На миллион – один гений. А какойнибудь неуч вроде Эйнштейна, который, кстати, и считать толком не умел… Ужасная мода! Есть от чего прийти в отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72