Разве мало есть людей даже в нынешнее время, которых бросает в дрожь в присутствии власти? Они лицемерят повелителю, хотя и не верят в него и в его предназначение. Стоит тому удалиться с глаз или оставить трон, стоит ослабеть в его руке мечу или плетке, как их языки тут же покроют его злословием. Как только приходит ему на смену другой, сразу забываются старые клятвы в верности, словно их никогда и не давали. Если же власть предержащий личным примером, принципами и глубиной самопожертвования снискал у людей доверие, то, хотя он и должен постоянно являть свое присутствие, как того требует осуществление его власти, его живой пример увлекает людей за собой, и даже в его отсутствие его влияние не ослабевает, пусть даже он умер или погиб.
Зная все это, понимаешь, как и почему многие герои стерлись из людской памяти. Но, ведая и обратное, понимаешь глубину почитания господина нашего Али, господина Хасана и господина Хусейна, да будет доволен ими Аллах и благоволит им и другим праведникам и всем, в благочестии своем творившим добро, до Судного дня. Родословная семьи господина нашего Али запечатлелась навеки, хранимая Аллахом, да славится имя Его, памятью тех, кто восходит к ней, и человеческой любовью. И если при жизни господина Христа последователей его и апостолов насчитывалось немного, то после восшествии его на небеса их число неизмеримо возросло. Только число приверженцев иудейской веры не умножилось, потому что вера эта зиждется сейчас вовсе не на скрижалях Моисея, да пребудет он в мире, а на том, что измышлено и записано иудейскими священнослужителями и учеными мужами во времена их пленения в древнем Вавилоне, и было добавлено впоследствии по заговорщицкой и разрушительной теории всемирного сионизма. Поскольку для разумных людей все это оказалось неубедительным, число приверженцев этой веры постепенно таяло, а не росло, хоть она и считается старейшей после учения единобожия Ибрагима Авраама.

, возлюбленного Аллахом, отца пророков.
Если ряды приверженцев ислама, вручивших себя Господу, в Хиджазе до и после взятия Мекки были весьма немногочисленны, то после смерти пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, число мусульман многократно умножилось. В эпоху Омейядского государства влияние их распространилось до юга Франции на западе и до Китайской стены на востоке.
Но разве те, кто слаб достоинством и не годится в пример для подражания, оставят память о себе в умах и сердцах? Разве заслуживает добрых слов шейх племени аль-Мудтарра, принять которого в качестве повелителя люди его племени оказались вынуждены после внезапной смерти его отца, хотя знали все, что он не заслуживает звания шейха и ему не соответствует? Разве оставит он добрую память о себе, тогда как в племени аль-Мухтара достойными людьми на совете и при полном согласии избран был шейхом тот, кто обладал нужными качествами для управления племенем? Возможно, именно в этом одна из причин того, что соперничество между двумя племенами не утихает.
И решили недостойные, во главе с Иезекилем, что настало самое время ловить в воде, замутненной ранее пролитой кровью, копытами верблюдов и лошадей в непрерывных столкновениях, но не доходило еще до того, чтобы одно племя напало целиком на другое, как напало племя аль-Мудтарра во главе со своим шейхом и вождями разного ранга и положения на лагерь племени аль-Мухтара.
В племени аль-Мудтарра было тревожно и неспокойно. Казалось, мыслями люди его заодно, но в сердцах их царила разрозненность. После того как Иезекиль добился от жены шейха всего желаемого, он пригласил и поселил рядом с шатрами племени немалое количество румов. Так удвоилось число людей в племени аль-Мудтарра, а может, и того более, столь велико было стремление Иезекиля сбыть как можно больше своего товара.
В такой обстановке достигла их весть о поражении шейха с воинами при нападении на племя аль-Мухтара, опередив возвращение самого шейха к шатрам своих соплеменников.

***

Жена шейха племени аль-Мудтарра сначала было вышла из себя, выслушав план Иезекиля, как заманить ее дочь к нему в постель, и убежала, оставив его той ночью одного. И на следующий день она не пошла к нему, но когда наступила полночь, почувствовала, что никак без него не может. Сон не шел, и она мерила шагами комнату взад и вперед.
– До сих пор не спишь, – спросила дочь, оторвав голову от подушки, – и не пошла сегодня, куда обычно?
Спросила с насмешкой, словно знала все, едва сдерживая внутри себя смех, за которым скрывалась душевная боль.
– И вчера, заметила я, вернулась ты рано, а потом до рассвета не могла уснуть.
Услышав такие слова от своей дочери Ляззы, почувствовала мать, хоть и угадывалась в них насмешка, что не было в них ни злобы, ни упрека за ее скверные деяния. В сказанном слышалось что-то отличное от прежнего ее поведения, словно сочувствие подруги, узнавшей о своей подруге такое, что разрывает ей душу. Так, по крайней мере, ей показалось, и поэтому она заговорила с дочерью:
– А ты пойдешь со мной, если я пойду?
– А что я буду там делать? Мне-то зачем идти? Мать отметила про себя, что это было сказано с изумлением, а не с осуждением.
Тогда мать рассказала дочери, что поссорилась накануне с Иезекилем и ей пришлось покинуть его дом.
Лязза не стала спрашивать о причине ссоры, сообразив, что мать, скорей всего, рассказывать о ней не захочет.
После недолгого колебания, в котором воздержанности было больше, чем неприступности, а притворства больше, чем истины, сказала Лязза:
– Пойдем, но в шатер я с тобой не войду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55