На сей раз д-р Шапот не поднял на меня глаз: как я сразу же заметил, он был погружен в еще более глубокое уныние, чем я.
Мари-Клод ушла и никогда не вернется. Это знали мы оба – доктор и пациент, подавленные ее отсутствием.
Поэтому я взял себе спальню, которая раньше принадлежала ей, и личный кабинет д-ра Шапота. Не ахти какая компенсация за то, что я потерял, и за вынужденное лишение всех тех смутных форм и неясных ощущений, доступных лишь за пределами Сен-Мамеса, где я находился, нахожусь и проведу всю оставшуюся жизнь. Во всем виноваты счастливое детство и стареющая лягушка, впавшая теперь в такую спячку, что я вновь мечтаю о прежней боли.
В конце концов, безо всякой на то причины, Люлю решил, что пора сжалиться над Паскалем и его лягушкой. Как-то ранним вечером он нашел меня, подавленного и страдающего от безделья, в докторском кабинете и, поманив за собой, вывел на улицу, где нас поджидал неяркий свет. В воздухе, дышавшем приятной прохладой, не было ни ветерка, и казалось, будто Сен-Мамес опустел. Такая безмятежная тишь стояла над полями, раскинувшимися аж до самых филигранных деревец, которые переходили в свою очередь в невидимый лес и которым не было конца. Освещение достигло такого равновесия, что оставалось неизменным, по крайней мере, в то мгновенье.
Мы свернули в песчаную аллею. Люлю отпер деревянную дверь, и мы вошли в каменную загородку с высокими стенами и без крыши. Какой мирной и далекой была она от Сен-Мамеса, внутри которого пряталась! Пустая, как мне сперва показалось? Нет, вовсе не пустая! Мы с Люлю встали рядышком, наблюдая за происходящим, и Арман зашевелился.
Около дюжины пациентов, таких же, как я, но гораздо более удачливых, спокойно ходили по кругу, согнувшись в пояснице и двигаясь вслед – за кем же еще? – за своими лягушками! Каждого человека сопровождала его собственная лягушка, и все эти лягушки, большие и маленькие, золотистые и красноватые, не просто совершали необходимый моцион, но время от времени перепрыгивали друг через друга! Взмывали наперегонки в воздух!
Понятно, что Армана нельзя было удержать во тьме моего нутра. Он должен был подняться – и поднялся. И пока Люлю, прислонившись к стене, наблюдал за нами, моя лягушка прыгнула в самую гущу своих сородичей, а я, наклонившись, подобно остальным, вперед, присоединился к гордым владельцам этих освобожденных на время существ, которые прыгали, скакали и наполняли тишину своим кваканьем.
Каждый вечер я приходил к мужчинам и женщинам, которые собирались сами (или которых по одному собирал Люлю), а затем деликатно отворачивались, складывали горстью ладони и выпускали в них своих несхожих лягушек. Мы ни разу их не перепутали; руководствуясь неким общим инстинктом, мы двигались в молчаливом согласии, нарушаемом лишь грубоватым пением лягушек, и уверяю вас: каждый ступал очень осторожно. Я не проявлял любопытства и не требовал у Люлю объяснений. Очевидно, в мое отсутствие он совершил поразительное открытие: среди обитателей Сен-Мамеса встречались такие же люди, как я, и такие же лягушки, как Арман.
Благодаря Люлю мы теперь знаем друг друга. Благодаря ему сходимся в этом укромном местечке. И каждый вечер наши лягушки собираются вместе, хотя там и нет лягушачьего пруда.
Значит, я не так уж сильно отличаюсь от своих соотечественников. И я не одинок. Что еще нужно для того, чтобы начать рассказ?

Мама! Мама, я могу жить и без тебя!

5
Паскаль Гато
Об этом человеке не известно почти ничего, кроме имени и того, что он умер в одной из наших старейших психиатрических лечебниц в результате загадочного приступа удушья, когда ему еще не исполнилось и сорока. В момент смерти он схватился руками за горло, упал на землю, пару минут извивался в судорогах, а затем скончался. При позднейшем обследовании, предпринятом с целью извлечения предмета, застрявшего у него в горле, ничего обнаружено не было.
Описанный случай дает нам обильную пищу для размышлений.
Смерть этого человека не была вызвана необъяснимым сужением горловой щели. Прекрасно. Давайте сделаем самое безумное предположение. Допустим, что Паскаль Гато подавился не костью, куском пищи или собственным выпавшим зубом, а неким препятствием, которое дышало само.
Дышащее препятствие? Живое, подобно человеку, которого оно погубило? Но тем самым мы следуем капризной логике досужих фантазий!
Для начала применим метод исключения. Мсье Гато подавился не птицей, какой бы она ни была мелкой. И не какой-нибудь, скажем, ящерицей, поскольку этого не позволяют размеры существа данного вида. Возможно, летучая мышь? Но она тоже сродни птице, и даже нам, мыслителям, эта идея кажется притянутой за уши. В таком случае, почему бы не лягушка? В конце концов, это всего лишь законная догадка. Если хотите, упражнение для ума.
Давайте представим себе, что некая конкретная лягушка состояла в своеобразной связи с вышеупомянутым Паскалем Гато в течение всей жизни последнего, какой бы короткой та ни была. Допустим, что в целом между ними царила гармония. Но предположим также, что «браки» такого рода всегда чреваты обоснованным или же необоснованным разрывом. Чудесно! Если наша лягушка забралась в рот или в глотку мсье Гато (нет уж, увольте, мы не обязаны всего объяснять!), и в один прекрасный день, по истечении многих лет, ее охватила внезапная злоба и в то же время порыв вдохновения, разве не могла она залезть в дыхательное горло и там раздуться? И вот налицо удивление. Беспомощность. Ужасное удушение Паскаля Гато.
Но задумаемся о лягушке. Прошу вас представить ее боль, вызванную мгновенным удушьем человека и непроизвольным сужением горла в безрассудной попытке вытеснить препятствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49