Коллега мой, спокойный и рассудительный, на судьбу не роптал, и только посмеивался, глядя по сторонам на моих героев-персонажей. И жена была с ним. Она работала в той же больнице. Они вместе ездили на работу поездом. И вместе уезжали. Она добровольно выбрала себе такую судьбу. И ему. Потому что, по-моему, познакомились они, когда она уже работала в больнице, а он еще только туда сослался.
Так что она не в окончательном смысле за ним последовала, скорее - он за ней. Потому что муж - голова, а жена - шея, хотя шеи у нее почти не было, ибо стерлась в связи с ориентированием мужа. Но вела она себя совершенно самоотверженно.
Он, мой добрый товарищ, ночами дежурил, а она не дежурила. И вот она оставалась с ним ночевать. Отказывалась уезжать домой. Ложилась в его кабинете на израненный кожаный диванчик с цыпками. Спала, одеялком укрывшись, ветошку подложив; видела неуютные сны. А он отправлялся в приемный покой.
Она страшно боялась, что он на дежурстве, в свободное время, кого-нибудь из больницы трахнет.
И караулила. Как тень, ходила за ним, и даже лежать хотела тенью. Не думая о том, что кабинетов в больнице много. А местные поселянки - они ого-го.
Он, впрочем, не такой уж был мятежный гусар, чтобы за ним следить. Повторю за классиками: не делал из еды культа. Ну, если случалось что, относился философски. Пока она спала на диванчике.
Короче говоря, не обещайте деве юной любови вечной на земле. Во первых, не такая уж она была дева. Во-вторых, совсем не юная. А то, что на земле ничего вечного не бывает, Декабрист знал давно, насмотревшись бомжей в хирургической реанимации.
Хорошее
Можно ведь и о хорошем в медицине написать, правда? Положительное что-нибудь.
Как-то однажды сошлись мы в пивном баре "Кирпич": мой однокурсник Дима, моя однокурсница Лара, я и еще один тип, друг моего счастливого детства. Мы прогуливали лекцию. Дело было курсе на третьем.
Купили водки и поехали ко мне в гости.
Там однокурсник Дима разделся голым до пояса и плясал, высоко подбрасывая прямые ноги. Друг детства снял платье с Лары, надел его и разгуливал по коммунальному коридору. Направляясь в сортир, задирал это платье заранее, чтобы удобно стало.
Мы с Димой взяли его и уложили на Лару, которая захрипела и не позволила ему лежать.
Потом моих гостей стошнило ковровой бомбардировкой, и они накрыли все вокруг, работая в веерном режиме. Посмеявшись и не прибравшись, мы пошли гулять, и Лара жаловалась, что в ней забыли гондон - а может, это в какой-то другой раз было, не помню.
Пришла моя матушка домой и сразу села. И доклады слушает, с которыми соседи выстроились.
Я это рассказываю к тому, что Дима вырос и сделался гинекологом. И поступил на работу как раз к моей матушке, под крыло.
- Знаешь, - говорит она мне, - а Дима-то такой, с тобой учился - он у меня!
- Да? - воскликнул я. - Это же он тогда...
В общем, проговорился. "Нормально, - приговаривала мама, поджав губы. Нормально".
И сделала из Димы очень хорошего доктора. Настолько хорошего, что к нему даже попала рожать моя жена, и у Димы развилось нечто вроде предынфарктного состояния. Он побелел и покрылся испариной. Это был тот случай, когда сапер мог ошибиться только однажды. Не ошибся.
А нашим отличникам и активистам, которые в "Кирпич" не ходили и лекции не прогуливали, я бы черта с два доверился. Сволочь на сволочи. Без примеси обязательного и спасительного свинства.
Совсем скотам, правда, тоже бы не доверился. Например, той же Ларе-шалаве. Женщина себя блюсти должна, да. И другу детства, пожалуй, потому что он вообще не на доктора учился.
Буриме и клиническое мышление
Балду, конечно, знают все. Если кто забыл, то играют так: рисуют квадрат на листочке в клеточку, вписывают слово, а потом от него производят новые, по одной букве за раз. У кого слово длиннее, тот и молодец.
Слова мы писали самые разные. Но начинали с безобидных. Чем невиннее основа, тем интереснее брать от нее функцию. Когда мы с товарищем произвели себя в гроссмейстеры, нам показалось, будто мы одолеем кого угодно. И мы вовлекли в игру простонародного Серёню, которому тоже было скучно слушать про хирургию. Решили, что сделаем его в два счета. И нецензурная гадость стала множиться в геометрической прогрессии. Или по экспоненте, я в этом не разбираюсь.
Сначала у нас вышел маленький клинический спор по поводу слова "Распил". Серёня его вписал, а я возмущался и говорил, что глаголы писать нельзя. Потом Серёня соорудил слово "Кусатик".
- Что за Кусатик? - кричали мы, заглушая лектора.
- Кусатик, - отвечал Серёня мурлыкающим тоном. Блаженно.
Мы почесали в затылках и подумали, что Серёня, наверное, большой знаток ближнего и дальнего интимного космоса. А потому осведомлен в изощренных любовных играх, которые даже имеют собственную терминологию. Нам, зеленоротым, не знакомую.
Стоило простить Кусатика, как Серёня осмелел. Он состроил слово "Уткоблядь". Внятных объяснений мы не получили, махнули рукой и сказали: ладно. Раз так, мы тоже развяжем себе руки. После сложных многоходовых комбинаций у нас родилось очень длинное для Балды слово: "Пиздокифоз". Кифоз это изгиб такой, в позвоночнике.
Мы не сомневались в победе.
Серёня посовещался с себе подобными, поколдовал и убил нас. Он предъявил нам слово "Пиздосуковоз". Оно хорошо вписывалось в его философию метафизики и диалектики. Я не сомневаюсь, что Серёня искренне верил в существование такой машины. И даже видел ее не раз наяву. И сидел за рулем. Когда был не в кузове.
Человек с такими способностями мог сделать хорошую хирургическую карьеру, не говоря уже о Скорой Помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21