Ее показывали даже иностранным гостям, которых нелегкая нет-нет, да и заносила в больницу. Сотрудники отделения раздулись от спеси и принялись выторговывать себе под розу всяческие льготы; себя же - конечно, тоже неофициально, между собой - стали именовать розенкрейцерами. С первой частью слова все было понятно, вторую же они соотносили с медицинским красным крестом. Название понравилось всем, несмотря на то, что мало кто знал о подлинной сути первичных носителей этого славного имени, а если бы узнал, то либо не поверил бы, либо, что более вероятно, не дослушал до конца. Старшая сестра разошлась до того, что даже вытребовала у больничного руководства деньги на покупку специальных розовых халатов, по которым можно было бы отличать кардиологов от простых смертных медработников. Когда же халаты были куплены, она, не удовлетворившись, приобрела лично для себя светло-розовые сапоги из кожзаменителя.
В конце концов вся история, если не брать в расчет горшки и простыни, приобрела налет записного романтизма. В ней присутствовало нечто сказочное, нечто такое, о чем хотелось рассказывать долгими зимними вечерами детям и внукам. И начинать сказку задушевно, вполголоса, словами : "Давным-давно, но может быть, и недавно, жила-была на свете прекрасная роза..." А по городу поползли слухи, благо город был невелик и других больниц в нем не имелось. Пациенты, перед тем, как улечься на лечение, деликатно интересовались, давно ли роза цвела. Если оказывалось, что давно, то госпитализацию старались оттянуть любыми средствами. Если же недавно - ложились охотно, надеясь после выписки рассказать знакомым и близким о собственном опыте опасного соседства со зловещим растением. С другой стороны, когда кому-то случалось умереть самостоятельно, в период между цветениями, родные усопшего испытывали чувство досады, поскольку лишались возможности обвинить в смерти близкого человека розу и роптать могли только на абстрактную судьбу. Кроме того, несмотря на страх перед розой, погибнуть от нее считалось в городе известным шиком.
Надо отметить, что слава, увенчавшая розу, не всегда шла больнице на пользу. Потому что прошел по городу и слух совсем другого содержания: роза, якобы, не при чем, ей тайно помогает кто-то из персонала. Мол, таинственный маньяк, пользуясь наспех состряпанным мифом, вершит свой безумный суд, выдергивая из жизни ни в чем не повинных сограждан. Главный врач воспринял это мнение как оскорбительное, усмотрев в нем вызов, брошенный лично ему. Теперь он всякий раз, посещая отделение, перед уходом раздраженно советовал: "Выкиньте вы, в конце концов, эту чертову розу!" Но выполнять его распоряжение никто не спешил. Ни одна живая душа на свете не смогла бы предугадать, что станется с варваром, который осмелится поднять на цветок руку. Может быть, ничего, но может быть, и что-то. К тому же персонал отделения даже мысли о расставании с любимицей не допускал. Было ли то простым стечением обстоятельств, или скрывался в том умысел, но только в одно прекрасное утро в коридоре объявился охранник, одетый в камуфляж. Сотрудникам и пациентам объяснили, что эта мера направлена на защиту их здоровья, жизни и имущества, однако вышло почему-то так, что кресло уволенному за пьянство омоновцу поставили точно в конце коридора, рядом с кадушкой, где он и сидел денно и нощно, погрузившись в специальную художественную литературу. Цветок, таким образом, был надежно защищен от посягательств больных и их посетителей, что же касалось медицинского персонала, то с его стороны, как уже говорилось, никакой угрозы не ожидалось.
Розенкрейцеры, блюдя интересы отделения, составили график дежурств по розе. В обязанности дежурного входили поливка, окучивание, подрезание побегов. Долго спорили насчет удобрений: одни говорили, что розе, как и любому растению, положен комплекс питательных микроэлементов, другие же - из тех, что больше первых склонялись к мистике - считали, что роза и так черпает из отделения все для себя полезное. Поскольку мнения разделились, розу решили подкармливать в соответствии с убеждениями конкретного дежурного. Если дежурил несгибаемый материалист, он сам, на свой страх и риск, вносил удобрения. Если мистик, то розе предоставлялось право самой о себе позаботиться.
Растению, похоже, было глубоко наплевать на все эти разногласия. Оно продолжало дарить радость одним сердцам и, благо находилось в кардиологическом отделении, страдания другим. Оно знай себе росло и горя не знало, впитывая как полезные микроэлементы, так и гипотетические жизненные токи из тех, что пока незнакомы косной науке. Спохватились, как водится, когда было уже поздно.
Однажды, на исходе ритуального противоестественного чаепития, заведующего отделением хватил удар. Он как раз поднялся из-за стола, собираясь ополоснуть свою чашку, и тут же, зашатавшись, рухнул на диван, круша посуду и нищенскую закуску. Поднялась суматоха; кто-то, в панике выскочивший в коридор, краем глаза отметил свежий бутон, только-только начавший распускаться. В первые час-полтора до розы никому не было дела; после же о ней вспомнили, подошли поближе, пригляделись и в ужасе переглянулись. Старшая сестра осторожно предположила, что бутон не имеет никакого отношения к случившемуся и нужно со дня на день ждать очередного летального исхода среди пациентов. Но ничего подобного, вопреки мучительным ожиданиям, не произошло. Розенкрейцеры, как могли, успокаивали друг друга и доказывали, что в смерти начальника нет ничего необычного: он, дескать, был мужчиной в годах, вел невоздержанный образ жизни, долго страдал гипертонической болезнью и странно, коллеги, что это случилось только сейчас, а не десятком лет раньше.
1 2 3