вопрос же о качестве пития вообще не стоит. Оно не имеет никакого отношения к делу. Оно соотносится с нами так же, как на языке Сверчкова посольский секретарь - с нашей квартирой: "Мистер... э-э... Кволити есть в ауте".
Для вкуса я макаю в блюдечко твердый сахарок и слежу за тем, как, всасывая кофе, рафинад меняет цвет, темнеет, разбухает, рыхлится, дробясь на крупинки, из каляного делается мягким, рассыпчатым, а когда впитываешь его в себя, растворяется во рту.
Откофейничав, согревшись, няня успокаивается, утирает уголки губ белой лапкой ситцевого платочка и переворачивает чашку вверх дном.
Сейчас гадать будет.
- Ну, смотри... Увидал что ай нет? - спрашивает, указывая на кофейные потеки по стенкам, на мутные коричневатые разводы в мелких семечках гущи.
- Ничего, - отвечаю чистосердечно.
- Вишь, тут вроди жирахв какой шею тянеть... Али женьшина руку подняла... Ну, а так? - Няня поворачивает чашку боком. - Так навроди клешши раскрылись... Помилуй Бох! А у тебя? Дай гляну.
Она смотрит на мой кофейный узор. Молчит. Представляет, что бы он мог означать.
- А у тебя птица летить, ишь крыльбями машеть... А тут унизу будто собака притулилась.
- Ну и что - притулилась? К чему это?
- А и кто ж его знаить - к чему? Предполагать можно...
Няня колышет кофейник, взбаламучивая придонную жижу. Со вздохом ставит на место:
- Человек, говорять, предполагаить, а Господь располагаить. Вот тебе и увесь кохвей.

1 2 3