- Так, ладно, - он взглянул на часы и поднялся. - Знаешь, - мужчина, понизив голос, обратился к тому из парней, что возвышался слева, - я всегда печёнкой чуял, что всё это - черновик. Лучшие фрагменты - набело, остальное - скомкать и выбросить. Иди... - Я не расслышал, куда он его направил. Парень серьёзно кивнул и быстро пошёл куда-то за дома, во дворы. Всё, - махнул мне рукой вожак. - Ступайте с миром, вам тут нечего делать.
- Но я хочу знать...
- Здесь вам нечего делать! - он повысил голос.
Я беспомощно посмотрел на выгорающее небо, далёкие здания, трепещущие от жары, первые этажи домов, заполненные притихшими зрителями. Нет, не всё вокруг оставалось неподвижным. Двигался мой собеседник, двигались его подчинённые. Урчал каток, разгуливали голуби, да и человеческая масса за стеклом, если присмотреться, не стояла по стойке "смирно" - кто-то чесал нос, кто-то прикрывал, зевая, рот ладонью, а некоторые, отвлекаясь от вида безлюдной улицы, рылись в карманах и сумочках. И жили они странной, непонятной жизнью под неслышный аккомпанемент нарастающей угрозы. Лишённое привычных черт, ею полнилось всё - от чердачных окон до мусорных урн. Я пошёл, затем перешёл на бег, меня провожали тысячи глаз. Сам того поначалу не заметив, я очутился на набережной и остановился, как только боль в боку сделалась нестерпимой. Тяжело дыша, я смотрел на реку, которая ни в чём не отличалась от той, что я видел каждый день до сегодняшнего - разве что из-за угрозы, которая не обошла и воды реки, она казалась отравленной новым, недавно созданным ядом.
"Куда подевался транспорт?" - лишь теперь я осознал, что машин нет вообще - мне, честное слово, было бы легче, если бы машины и трамваи стояли, брошенные. Но их не было совсем, я никак не мог взять в толк, кому могло понадобиться и, главное, успеть провернуть очистку города от машин, причём потратить на это час без малого, что я провёл под землёй.
Я много читал о брошенных городах. Я... но нет, я вспомнил, что город не бросили, здесь что-то другое. Мне было ясно, что близится какое-то наваждение, оно обволакивало меня, оставаясь нераспознанным и неуязвимым.
Я даже не задавался трудом выстроить увиденное в одну логическую цепочку и сделать вывод.
Первым делом - спрятаться, защититься. Почему меня выделили? Это не оставляет надежд остаться незамеченным, отсидеться в подвале, в канаве, за дверью собственного дома. Впрочем, возможно и обратное. Может статься, обо мне забыли - кто, опять же? Если люди, то только что я напомнил им о себе, и продолжаю напоминать ежесекундно, но они не стали чинить мне препятствий и вообще, похоже, сочли неважным, непричастным к этому делу. А если не люди, то да, тогда понятно, потому что неизвестно кто способен планировать и воплощать в реальность неизвестно что, но мне от этого не легче. Я снова посмотрел на воду, и по каким-то неуловимым признакам уверился, что с нею что-то неладно. Тут мой ужас перешагнул границу возможного для человека, и я пустился бежать, не разбирая дороги. Палило солнце, ветер сошёл на нет полностью, сверкали окна домов - я вспомнил о золотых Валентайновых зубах и на бегу представил его бесчисленные разинутые рты на каждом этаже, обращённом к свету.
А вокруг по-прежнему ничего не происходило. Будучи прескверным бегуном, я вынужден был делать частые остановки, и всякий раз, когда я прятался в тень отдышаться, видел, казалось, один и тот же пейзаж. Опять не так, опять забыл - а в нём-то, в редком, одиноком движении было больше всего ужасного. Во время второй остановки мне попались на глаза двое дорожных рабочих, которые волокли в подвал длинную стальную оглоблю. Волокли молча, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Потом в одном из переулков мне встретился человек в мешковатом сером костюме. Человек шагал по проезжей части и смотрел прямо перед собой немигающими глазами. Не заметить меня было невозможно, но он прошёл мимо. Я поостерёгся заводить с ним разговор, в нём присутствовало нечто особенное, чего я до сих пор ни разу не чувствовал в людях. Когда он скрылся за углом, я услышал, как в подворотне с гулким стуком упал какой-то тяжёлый предмет, но разбираться, в чём там было дело, не стал. Я уже успел отдохнуть и побежал дальше.
Каким-то образом я ухитрялся с горем пополам анализировать собственные чувства и мысли. Исключительно жутким представлялся мне тот факт, что происходящее не было мне абсолютно чуждым и незнакомым. Я с чем-то подобным уже сталкивался - во сне, в прошлой жизни, в гриппозном бреду - не знаю, где, но я не сомневался в том, что всё это сидит во мне, глубоко спрятанное и знакомое лишь смутно. Как говорили древние, "что внизу, то и наверху"; во мне, безусловно, находился ускользающий от восприятия аналог дня сегодняшнего. Пока я так размышлял, сверяясь с бесплотным, но верным эталоном здравомыслия, день этот, не отклоняясь от вселенских установлений, приблизился к концу. Солнце уселось над самым горизонтом, откуда зловеще багровело, не располагая к лирике закатов и скорых белых ночей.
Конечно, я стремился добраться до дому - так поступил бы любой, окажись он в моём положении. Поэтому я - в который раз получив подтверждение, что всё идёт наперекосяк - устало удивился уйме времени, что я потратил на отчаянное бегство из ниоткуда в никуда. Идти оставалось совсем немного, я выбивался из сил и пошёл, наконец, шагом. Мне сделалось не то что всё равно - мне сделалось никак, я не видел возможности сопротивляться тайным врагам или союзникам - с выбором в пользу тех или других у меня ничего не получилось.
Потянулись знакомые кварталы, небо начало темнеть. Вновь я вывернул на набережную;
1 2 3 4 5