Смирнов Алексей
Ангел катафалка
Алексей Смирнов
Ангел катафалка
Мое увлечение психиатрией совпало по времени с работой в пригородной больнице. Как и пару десятков моих новых сослуживцев, меня доставлял туда по утрам больничный автобус. После работы он забирал нас назад, а все остальное время развозил бывших больных и будущих покойников. Мы звали его "жмуровозкой" - с обязательным уменьшительным суффиксом, потому что на матерый жмуровоз он не тянул. Его основная, ориентированная на кладбище, деятельность порой накрывала кого-то из сотрудников, и он работал, так сказать, по совместительству. Другими словами, он, памятуя о главном своем предназначении, привозил докторов и сестер в больницу, загружал их, словно шары в лотерейный барабан, и те крутились себе в нескончаемой суете, покуда кто-то один не выкатывался, и прочие молча сопровождали его в последнем путешествии.
Автобус и сам имел немало общего с топорно справленным гробом. Во всяком случае, разъезды были ему явно противопоказаны. Весь в дырах и щелях, дрожащий и дребезжащий, он должен был по праву коротать век в неподвижности, лучше всего - глубоко под землей, в слепом и тленном червячьем мире. Но, по чьему-то недосмотру, он продолжал кататься, нагоняя тоску на прохожих и пассажиров. Как ни удивительно, он почти никогда не ломался и не опаздывал вероятно, его ангел-хранитель был плохо скроен, да крепко сшит.
Меня не оставляло впечатление, что этот ангел-хранитель обитает в непосредственном с нами соседстве. Скажу больше: подозрения падали на одного из числа моих коллег, чьим обществом мы ежедневно наслаждались. То был настоящий автобусный домовой, или просто "автобусный" - наподобие "вагонного" из старого фильма.
С первой же поездки мое внимание оказалось сосредоточенным на этом субъекте. Плюгавый, в облезлой шапке, неглаженых брюках и с потертым бесформенным портфелем в руке, он отличался редкой молчаливостью, стоял в ожидании автобуса отдаленно от прочих и что-то без конца бормотал совершенно беззвучно. Очки с толстыми линзами многократно усиливали бесцветное безумие его вытаращенных глаз. Он не был из тех, кого сразу заметишь, и я, конечно, скользнул бы по нему безразличным взглядом, не принимая в расчет и помещая бессознательно в обширную категорию насекомоподобных. Но он, продолжая глядеть прямо перед собой, отколол номер: внезапно сорвавшись с места, пробежал, вскидывая колени, несколько шагов и снова застыл. Губы его продолжали шевелиться, лишь на краткий миг растянутые в бледной мечтательной улыбке. Я заключил, что встретился с чем-то обыденным, приевшимся, поскольку ровным счетом никто не обратил внимания на его выходку.
Понятно, что я заинтересовался. Когда подъехал катафалк, человечек, не затрудняясь напрасной галантностью, устремился внутрь едва ли не первым, расталкивая многопудовых врачих и размалеванных глупых сестричек. Плюхнувшись на сиденье близ окна, в углу, он немедленно уснул.
И он проспал всю дорогу - ни рытвины, ни ухабы не в силах были нарушить его сон. Он полулежал подобно бескостной кукле - рот полураскрыт, а где-то в коротком горле булькает гейзер, и теплые воздушные струйки с хрипом, толчками вылетают в зубные прорехи. Когда мы прибыли на место, он все еще похрапывал, но последний, уже на выходе, позвал его с подножки по имени-отчеству, и тот очнулся, ошалело вскочил и поспешил наружу, где встал столбом, как будто не узнавал, куда приехал. По той дежурной невозмутимости, с которой его разбудили, я понял, что история повторяется изо дня в день и не сегодня - завтра преобразится в местный ритуал, если уже не сделалась таковым.
Коротышка заполнил мои мысли. Раскоряченный, обалделый, он парил перед моим внутренним взором, не выпуская драного портфеля. Я сердился на себя, ставя себе в упрек увлеченность недостойным объектом, но ничего не мог поделать и наблюдений не прекратил. Очень скоро обнаружилась еще одна деталь, без которой молчун был невозможен как явление: он лаял. Никак иначе я не смог бы назвать те звуки, что с прискорбным постоянством издавались его гнилой утробой. Правда, поначалу мне казалось, что его беспокоит обычный кашель, но после прислушался повнимательнее и увидел, что с кашлем это гавканье не имеет ничего общего. То был несомненный тик - внезапное надсадное звукоизвержение, неизменно однократное, никогда не перераставшее в серию. В сочетании с прыжками, пробежками, упрямым бормотанием и блуждающими улыбками получался целый комплекс причуд. Озноб пробегал по спине при одной только мысли о том внутреннем разладе, что получал подобное внешнее выражение. Я не сомневался, что, родись мой поднадзорный в какой-нибудь Ирландии или Испании средних веков, он быстренько пошел бы на костер с другими бесноватыми заодно. Разумеется, никаких бесов и ангелов я не признавал, но мне тем не менее было трудно отделаться от впечатления, что внутри убогого недоумка поселился кто-то посторонний. И, если следовать суевериям и дальше, можно было только удивиться неприхотливости и отсутствию вкуса у беса, выбравшего себе столь жалкое, непривлекательное жилье.
Около месяца или полутора я, будучи в коллективе фигурой новой, не находил повода спросить, чем же занят в больнице человек, не питающий склонности к общению с себе подобными. Порой я усмехался при мысли, что страдания многих пациентов могли бы уменьшиться, когда б их доктор был носителем хвори более страшной. Не сомневаюсь, что иные расцвели бы на глазах и простили бы ему немоту, восполняя зрением то благотворное, что недодал им слух. Но вот я освоился, став чуть ли не своим в печальном автобусном салоне.
1 2 3 4