Как странно, что у нее всегда и на все хватает времени. Ее никогда и никто не ждет.
Луиза постояла немного под облетевшими платанами, потопталась на одном месте: она не любила заходить в кафе и рестораны и сейчас все еще колебалась, не зная, зайти или нет. Тут-то и увидела она Медери, которая бежала так, словно сам дьявол гнался за нею по пятам, а следом, без пальто и шляпы, мчался вот тот самый мужчина, которого Мими усадила сейчас рядом с Докой. Конечно, за разговорами он и не узнал Медери – думает, вероятно, что она все-таки серьезный человек и пришла без маски, как все другие учителя. Очевидно, он здесь из-за нее, они и в парке обычно гуляют вместе. Надо надеяться, что он не женат.
Лицо у него теперь совсем не такое, как тогда, в начале октября. Тогда он был бледный, худой, опустошенный какой-то, неухоженный. Она вовсе не собиралась подсматривать за ними, но не могла же она заткнуть уши – фотограф, не стесняясь, кричал так, что и глухой бы услышал. Догнав, наконец, Медери, он схватил ее за руку, и она принуждена была остановиться. Она стояла, опустив глаза, и на лице ее переливались отсветы лиловых букв фотоателье и красных – кондитерской; слезы, катившиеся из-под смеженных ресниц, казались разноцветными.
Кевари, остолбенев, глядела на них.
– Да послушайте же! – воскликнул фотограф. – Ведь нельзя же вам так уйти!
Медери даже не открыла глаз, только затрясла головой.
– Позвольте мне объяснить! – проговорил мужчина – я не хотел вас оскорбить. Вы верите, что я не хотел вас обидеть? Да я и представлял-то вас совсем другой…
Тут Ева, наконец, взглянула на него, но, вместо того чтобы сказать ему что-то осмысленное, ответить на его слова, произнесла:
– Вернитесь, пожалуйста, ведь вы без пальто. Еще простудитесь, и в этом тоже я буду виновата.
– Но нам необходимо поговорить! Вы это сами знаете!
Медери молчала, искала носовой платок. Его не было. В тот момент Луиза – она и сейчас помнит это – порадовалась: Медери всегда так безупречна, не вредно и ей иногда убедиться, что она не столь уж непогрешима. В конце концов она вытерла глаза рукавом пальто и, как ребенок, потрогала нос. Фотограф колебался.
– Вы подождете?
– Подожду, – ответила Медери, шмыгая носом, как при насморке, и вдруг даже улыбнулась чуточку.
Фотограф бросился назад, в ателье, ему пришлось пробираться туда чуть ли не на четвереньках, потому что тем временем железную решетку на двери опустили почти донизу. Дальше Луиза не смотрела, ее не интересовали личные дела Медери, хотя – к чему отрицать – было приятно хоть раз увидеть ее смущенной, растерянной, даже плачущей. Медери всегда выглядела так, словно у нее не бывает минут слабости. Но, как видно, бывают.
Она направилась к кондитерской и, пересекая платановую аллею и узкую асфальтированную дорожку между аллеей и тротуаром проспекта, старалась не взглянуть случайно на Медери, чтобы той не пришлось здороваться с ней, чтобы не смутить ее. (В прежние времена людей учили такту. Отец требовал, чтобы Виола обращала на это особое внимание.)
Как ни странно, одна из ниш оказалась свободной; планировка кондитерской с ее удобными отдельными ложами осталась от прошлого, переменили только мебель и обои. Тут, к счастью, можно уютно устроиться, нет необходимости сидеть у всех на виду посреди зала за крохотным неудобным столиком. Когда-то в их доме была только кондитерская, но с тех пор, чего только тут не понаоткрывали. Хотя бы «Химчистку» устроили где-нибудь в другом месте.
Ну, все равно пюре вкусное, в зале тепло. Можно спокойно поразмыслить над всем происшедшим. Но вскоре Луизе пришлось спешно отодвинуться в самую глубину ниши: не успела она съесть и половины порции, как открылась дверь и вошла Медери с тем самым мужчиной.
Интересно, каково было бы Медери, если бы Луиза рассказала здесь о том, что видела ее в кондитерской с фотографом?
Никогда она не станет рассказывать этого. Зачем? Она не понимает школьников, но и поколение Медери ей чуждо. Луиза никогда не могла бы вести себя так, как нынешние молодые девицы; ей никуда не разрешали ходить одной, даже к портнихе, не то что в общественные места. Ни на почту, ни в аптеку. Во-первых, это неприлично, во-вторых, не разрешал отец. Медери подобные вещи не связывают, нынешних школьников – и того менее.
Медери не заметила коллегу, потому что уселась за столик, отгороженный от ниши Луизы невысокой стенкой. Медери, очевидно, думала, что позади никого нет и они совершенно одни. Впрочем, эта особа не станет стесняться, даже зная, что кто-то слушает их беседу. Она, даже не дожидаясь расспросов, рассказывает о себе все на свете: и о том, что у нее болит живот, и о том, как она сожгла жаркое, – ее позвали к телефону, и был такой интересный разговор, что она позабыла о мясе – словом, чего только не наговорит, да еще смеется, словно ей нравится, что она такая неловкая и легкомысленная. Нет, положительно ей не понять их, этих молодых.
Войдя в кондитерскую, Медери еще плакала, а фотограф, сев рядом с. ней, все бормотал что-то; потом она не постеснялась – и это женщина! – сказать фотографу: «Простите меня!» Тот, заикаясь, пробубнил что-то, сказал, что это он просит прощения, а потом вдруг оба принялись смеяться. Как это похоже на Медери! Точь-в-точь как та сказочная принцесса, у которой один глаз плачет, другой смеется. Потом они стали громко доказывать что-то друг другу, а Медери, взволнованная и рассерженная, иногда даже начинала говорить в полный голос.
Луиза не понимала, что произошло между ними, но речь шла о том, что Медери, получив класс, чего-то не учла, не выяснила что-то важное, но теперь она все понимает и обещает исправить свою ошибку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68