– Зачем ты мне обо всем этом рассказываешь? От угроз переходишь к просьбе, да? От запугивания к уговорам? Как точно это рисует твое истинное лицо.
– Ты считаешь, что исправить ничего нельзя? Неужели невозможно начать все сначала и все исправить? – сказал голос с сердечностью, на секунду тронувшей меня. – Неужели ты не можешь снова вернуться в наше общество?
– Снова взять к себе человека, шпионская деятельность которого полностью доказана, – не слишком ли это великодушно? – сказал я. – Или, может быть, вы убедились, что я не шпион? И решили поверить выпущенной мной брошюре?
– Ты не был шпионом, – униженно прошептал хриплый голос.
– Я был шпионом, – сказал я. – Просто слабое представление о действительности питало вашу уверенность, что занимающийся шпионажем подлец, которого подвергли унизительной пытке, будет молчать всю жизнь.
– Ты не шпион. Просто у тебя было отчаянное положение, правда? – простонал голос.
– Я шпион. Арестовав меня, вы сами попали в ловушку, которую приготовили мне. Вы добились поразительного успеха, доискавшись, что я шпион. Особенно ты, Митихико Фукасэ! Вы нашли даже грязного палача, и теперь за то, что я сообщил, можно заплатить побольше чем двести тысяч.
– Ты ошибаешься относительно этого человека! – Голос попался на мою уловку. – Неужели же ты устроишь скандал, доказывая, что этот человек входит в нашу организацию? Ты сможешь это доказать? Он обыкновенный подонок, мы его просто подобрали на улице. И с тех пор его ни разу не встречали. Если он видел сегодняшние газеты, то его и след простыл – он уже умотал из Токио, не такой он дурак, чтобы оставаться здесь! И ты ни за что не сможешь свести нас с ним!
– Нет, пожалуй, это не так. Послушай, Митихико Фукасэ, ты, конечно, понял всю бессмысленность угроз, с которых начал этот телефонный разговор, правда? Ты рассчитывал, что, поскольку вы не станете своими руками ловить этого подонка, я не смогу использовать его для доноса Тоёхико Савада и для показаний в Комиссии по вопросам образования. Это верно. Но я сам поймаю его и приволоку в парламент. Тебе следовало бы задуматься над тем, что у шпиона чувство стыда отсутствует.
– Сволочь, свинья паршивая! – завопил голос так громко, что из магнитофона даже искры посыпались.
– И послушай еще, Митихико Фукасэ. Как ты думаешь, зачем я все время повторяю твое имя? Потому, что наш разговор записывается. Я дам его послушать Комиссии по вопросам образования.
Молчание. Затем треск брошенной трубки и лампочка на магнитофоне, не выдержав мощи электрического заряда, вспыхивает серебристым светом. Мне показалось, что я даже вижу, как Митихико Фукасэ точно от непереносимой физической боли неподвижно стоит, закрыв глаза.
И еще долго магнитофон записывал на своей коричневой ленте мой сухой одинокий смех…
Я, пожалуй, даже с некоторым удивлением думал о том, как это случилось, что Митихико Фукасэ так опрометчиво и неумно сдался и позволил буквально втоптать себя в грязь. Злоба, которую я испытывал к Митихико Фукасэ, вылилась в презрение. «Когда я сам себя назвал шпионом, это добило его. Он ведь ни минуты не сомневался, что я и в самом деле шпион», – думал я со смехом. Потом почувствовал, что и сам воспринимаю свою ложь как правду. Шпион, не шпион – какое это имеет значение.
Митихико Фукасэ начал отступление с той минуты, как услышал от меня, что я сам называю себя подлецом. Когда я поклялся, что ни капли не стыжусь того, что случилось, и готов рассказать всем, что сделал со мной тот подонок, его просто страх обуял. Когда же он убедился, что я свинья, шпион, который не остановится перед тем, чтобы использовать любые, самые грязные средства, угрожать стал не он, а я. В общем, Митихико Фукасэ оказался обыкновенным чистоплюем. Заставить работать других, помыкать другими он может, только если другие соблюдают законы, управляющие сегодняшним миром. И я понял, какое оружие мне необходимо.
Прочитав утром газету, Митихико Фукасэ пришел в замешательство, он позвонил мне потому, что почувствовал из статьи, что я начал действовать, игнорируя порядок, установленный в их мире. В его глазах я уже был не человеком, а бесстыдным животным. Он был убежден, что «наше сообщество» способно к политическим акциям потому, что думал, будто может заставить и остальных подчиниться этому порядку, действовать в соответствии с его законами и в то же время оставить за собой право время от времени попирать этот порядок и эти законы. Но теперь, убедившись, что я игнорирую и этот порядок, и эти законы, он вынужден был отступить.
Я понял, почему нераскаявшийся преступник кажется сильным человеком. И почувствовал, что должен жить нераскаявшимся преступником. Для того чтобы использовать людей, соблюдающих порядок, нужно предстать перед ними человеком, способным разрушить порядок. Те, кто уверен, что мир полон добродетельных людей, кто использует этих добродетельных людей в своих политических целях, – это только злодеи. Значит, я тоже должен стать нераскаявшимся преступником!
Я перемотал ленту и еще раз прослушал свой разговор с Митихико Фукасэ. Я смеялся и шептал про себя: «Неужели он действительно был таким добродетельным?! Неужели он был юношей, столь далеким от человека, сеющего страх?! Неужели они действительно так добродетельны? Неужели так легко запугать их, использовать в своих политических целях?»
Прослушав несколько раз запись, я достал ножницы, липкую ленту и стал монтировать пленку. Я вырезал из нее куски о подонке и последний кусок со своим смехом. Я был уверен, что с подонком смогу рассчитаться сам.
К полудню вернулась Икуко на своем «фольксвагене».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123