Разумеется, это было до того, как ты откололась от сверстников. Поэтому вначале и я входил в твое окружение, но потом мне стало казаться, что взгляды, которые бросали на тебя мои товарищи, говоря сегодняшним языком, слишком откровенны. Они видели в тебе нечто светлое, а себя считали твоей противоположностью – темным началом. Однажды я присоединился к компании подростков, которые, оторвав доску в полу на втором этаже амбара для хранения воска, как раз над уборной, с вожделением смотрели на твой сверкающий, совершенной формы круглый зад цвета сливочного масла.
До сих пор, а мне уже больше сорока, эта сцена продолжает будоражить меня. Поскольку мы, сестренка, представляем собой неразрывные части одного целого, я никак не могу решиться на брак с какой-либо женщиной, хотя близок был со многими. Удовольствия от близости с ними я не получал никогда, никогда с ними не забывался – может быть, потому, что они были как из другого теста. Я не мог слиться с ними. Когда мне приходилось словами объяснять, чего я добиваюсь, женщина сразу же становилась мне чужой. Женщина должна чутко реагировать, непроизвольно откликаться на мои действия, и мы должны двигаться к одной заветной цели. Каждый раз, вступая в новую связь, я наполовину бессознательно пытался с предельной деликатностью настроить партнершу именно на это. Понимая, что с первого раза добиться гармонии невозможно, я все же надеялся, что в один прекрасный день наши тела сольются в нужной позе и я наконец испытаю блаженство.
Одна гордячка, тоже, как и я, с исторического факультета, с которой мы некоторое время жили вместе, однажды вняла моему зову, и ее обычно сопротивляющееся тело вдруг легко пошло мне навстречу. Правда, то, что мы делали, показалось ей таким постыдным, что она даже начала всхлипывать. Но я чувствовал, как наши пылающие тела превращались в одно целое. Казалось, я наслаждаюсь за двоих, и в тот миг, сестренка, мне почудилось, что она – вторая ты…
Прочитав это отступление, вклинившееся в мифы и предания нашего края, ты, сестренка, держа на коленях Разрушителя, выращенного до размера собаки, наверное, беззаботно расхохоталась. Однако, рассматривая, так сказать, через призму чувственности символическое значение нашей регистрации в книге посемейных записей, я думаю, что характер моего вожделения тоже не лишен определенного смысла. Потому что главной силой, заставляющей меня описывать мифы и предания нашего края, является властное влечение к тебе, и с этим ничего не поделаешь. Для тебя это, разумеется, не новость, и именно поэтому, когда я был в Мексике, ты, будто в насмешку, прислала мне цветной слайд, на котором изображена обнаженной. А в письме подробно рассказала, что сфотографировалась после того, как приняла ванну, а потом полдня ходила голой. Эта восхитительная фотография – о такой я мог только мечтать – перенесла долгое путешествие по Центральной Америке и осталась в целости и сохранности. Да и в твоей бесшабашной жизни, сестренка, тебя оберегала символика того, что в книгу посемейных записей старики внесли нас, близнецов, как одного человека, – разве не так?
Сопротивление стариков нашего края после поражения в пятидесятидневной войне, о котором повествуют легенды, выразилось лишь в попытке сохранить уловку с ведением книги посемейных записей. Старики полностью поддержали Великую Японскую империю в стремлении вычеркнуть из истории правду о пятидесятидневной войне. Если бы не это, разве могло бы случиться так, что никто из жителей долины и горного поселка, будто люди начисто забыли пережитое, ни словом не обмолвился о пятидесятидневной войне – самом героическом, самом трагическом событии со времени основания деревни-государства-микрокосма?
Великая Японская империя, противник деревни-государства-микрокосма, естественно, прилагала все усилия к тому, чтобы скрыть правду о пятидесятидневной войне, уничтожить доказательства того, что она имела место, и с этой целью были строго запрещены всякие упоминания о ней. В первую очередь этот запрет относился к потерпевшей поражение деревне-государству-микрокосму, но не только – цензура распространялась также на все селения в бассейне реки, протекающей по долине, и на приморский городок. Особенно решительные меры были приняты в отношении офицеров и солдат, непосредственно участвовавших в боевых действиях. После войны они были переброшены в Маньчжурию и Китай, а позже – в страны Южных морей. Ни один из участников пятидесятидневной войны до конца боевых действий на Тихом океане не вернулся на родину. Более десяти лет сражаясь на фронтах, офицеры и солдаты – участники пятидесятидневной войны, скитаясь вдали от родины, постоянно воскрешали в памяти ту, другую войну, однако не решались сказать о ней ни единого слова. Я думаю, что и после капитуляции среди солдат и офицеров, не сложивших оружия, или среди тех, кто еще небольшими группами скрывался в джунглях на затерянных в океане островках, были и участники пятидесятидневной войны. Но Великая Японская империя так долго и упорно преследовала этих солдат и офицеров, что они в конце концов прониклись неописуемым страхом и были одержимы лишь одним желанием – бежать от собственной страны подальше. Во время пятидесятидневной войны недостаток сведений о деревне-государстве-микрокосме и слепая переоценка боевой мощи привели к тому, что армия Великой Японской империи во всех сражениях несла огромные потери. Даже одно участие в боевых операциях тех офицеров и солдат, которым удалось выжить в этой войне, определило их дальнейшую судьбу – им предстояли долгие годы страданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170