Конан-киммериец, офицер армии наемников, ничего противозаконного
совершать не собирался. Он спешил в таверну "Красный Сокол", где его ждали
отборное вино, отменное жаркое и юные прелестницы. В их обществе тяготы
ратной службы забывались, и жизнь становилась такой, какой она, по его
глубокому убеждению, и должна была быть.
Конану вспомнился его недавний разговор с капитаном Хаджаром.
- Ты сопровождаешь королевских особ в Кхитай и считаешь себя важной
птицей. Но ты ошибаешься, парень. Твое место среди воинов. В том твой удел
и состоит.
- Капитан, ты хочешь сказать, что я такой же вор и прощелыга, как и
мои подчиненные?
- Ты посмотри на воинов Ицхака. Вот уж сброд так сброд! Клянусь
бородой Черного Эрлика, Конан, - нет человека, которому я доверял бы
больше, чем тебе! Я не знаю ни одного командира, у которого была бы такая
же дисциплина! Твоим людям не страшны ни козаки, ни иранистанцы. Пей,
Конан, пей - да только не забудь заплатить за нас обоих.
Конан покорно подчинился своему командиру. Он уважал Хаджара, пусть
тот и разговаривал с ним, словно с рекрутом. Именно Хаджар способствовал
его продвижению по службе, именно он давал ему поручения, выполнение
которых позволило ему снискать известность и славу.
Киммерийцы не склонны к подчинению. Их ведут в бой не походные
командиры, но доблесть и отвага. Суровый климат Киммерийских гор отпугивал
чужеземцев почище любой армии, и потому дисциплина и порядок, свойственные
иным из них, так и не прижились на скудной киммерийской почве. Конан
уважал в Хаджаре мужчину, муштра же и казарменные порядки, насаждавшиеся
им повсюду, вызывали у него разве что отвращение. Приучать же к дисциплине
других - все равно что чистить конюшни.
Таверна "Красный Сокол" находилась на вершине Маданского холма, к
которой вела улица Двенадцати Ступеней. Конан с грациозностью пантеры
взобрался на холм. Парочка грабителей, укрывшихся за кустами, решила не
трогать его - с таким громилой им было явно не совладать.
Ранг Конана позволял ему разъезжать повсюду на паланкине, но он
прибегал к этому лишь в особо торжественных случаях, ибо не доверял ни
ногам, ни языкам рабов. Он знал, что представляют собой эти люди, тем
более что по дороге в Аграпур и сам побывал в шкуре раба.
На дорогу вышел патруль.
- Привет, капитан. Не заметил ли ты чего подозрительного?
- Нет.
Конан был не только офицером туранской армии. Помимо прочего, он
занимался и воровским помыслом, и потому дозорных и стражей киммериец
недолюбливал.
Патруль скрылся во тьме, внезапно спустившейся на город. В два прыжка
Конан преодолел все двенадцать ступеней лестницы, омыл лицо в прохладной
воде фонтана и распахнул двери таверны.

- Кого я вижу! Конан, что это с тобой? У тебя такой вид, будто ты
поменял золотой на медяк!
- Моти, ты, похоже, перебрал лишнего! Или это у тебя от усталости?
Скажи честно, сколько рекрутов ты набрал в свое воинство?
Отставной сержант, некогда командовавший кавалерийским взводом,
ухмыльнулся:
- Я полагаю, в скором времени я дослужусь до награды.
Конан перешел на другой край залы, в центре которой танцевала под
звуки тамбурина и бубна светлокожая иранистанка. На ней не было ничего,
кроме черной набедренной повязки, пояса, набранного из медных монет, и
легкой прозрачной вуали, надушенной маслом жасмина.
Моти сунул в руку Конану массивную серебряную чашу ванирской работы.
В "Красный Сокол" ее принес бывший ее владелец, изрядно задолжавший
хозяину таверны. Оный владелец сложил свою жизнь где-то на Гирканских
берегах, так и не узнав о том, что чаша его стала одной из
достопримечательностей самой популярной таверны Аграпура.
- За достойных противников! - провозгласил Конан, подняв наполненную
вином чашу. Опорожнив ее, он указал рукой на танцовщицу и спросил: - Это
что - новенькая?
- Оставь ты ее, Конан. Как ты насчет Пилы?
- Если она свободна...
- Я никогда не бываю свободной, - послышался сверху нежный голосок. -
Цену ты знаешь, все остальное зависит только от тебя.
- Прекрасная Пила, как всегда, любезна, - буркнул Конан и поднял
чашу, приветствуя спускавшуюся по лестнице темноволосую женщину. Она была
одета в алые шелковые шальвары, на высокой груди ее мерцало перламутровое
ожерелье. Пышные формы выдавали в ней женщину не первой молодости.
- Я и сама удивляюсь - жеманно надула губки Пила. - Эти болваны
относятся ко мне так, словно я какая-нибудь портовая шлюха.
- Успокойся, Пила. Ты стоишь большего, - усмехнулся Моти. - Но
послушай, что я тебе скажу: если бы ты не назначала таких высоких цен, ты
была бы куда богаче. Ты теряешь большую часть клиентов именно по этой
причине.
Моти внезапно замолчал. В таверну вошли пятеро мужчин. Четверо из них
были одеты в кожаные туники и штаны. На груди и руках их поблескивали
стальные доспехи, на широких поясах с бронзовыми бляхами висели тяжелыми
мечи и короткие дубинки.
Пятый человек был одет иначе: его шелковые одежды были расшиты
золотом, золотою была и рукоять его меча. Конан решил, что перед ним стоит
знатный вельможа, решивший немного поразвлечься. Ничего необычного в этом
не было, и киммериец тут же успокоился.
Моти и Пила повели себя достаточно неожиданно. Пила мгновенно
испарилась, прихватив с собой и прекрасную танцовщицу. Моти же извлек
из-под одежд тяжелую дубину и, приставив ее к нот, дрожащею рукой налил
вина себе и другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64