.. И все шито-крыто... На лошадках разъезжаете? А тот на кровати отлеживается. Ждете, когда Волгин совсем запутается!..
- Не я ж ее приказывал сеять.
- Ты в стороне стоял, поджидал, как Волгин не посеет - укусишь. И теперь за то, что посеял, укусить норовишь... Да вот тебе! - Волгин выкинул ему дулю под нос и пошел прочь.
- Ну, это тебе так не пройдет... - Бутусов отвел в конюшню заседланную лошадь и направился к Семакову домой.
Семаков встретил его во дворе у дровосека. Он был в диагоналевой гимнастерке, на ногах подшитые валенки. Вокруг дровосека валялся нарубленный хворост из дубняка.
- Добро пожаловать! - сказал Семаков, протягивая руку.
- Чего это ты валенки надел? Или еще температуришь?
- По бюллетеню положено. Ноги оберегаю...
- От твоих щек-то хоть прикуривай, - усмехнулся Бутусов. - Может, в правление заглянешь?
- А что?
- Волгин козырем пошел. Пора его на покой отправлять.
- Проходи в избу, потолкуем, - Семаков кивнул головой на дверь. - А я вот дровишек прихвачу.
Бутусов вошел в избу первым. Трое ребятишек, один другого меньше, все одетые в пестрые ситцевые не то платья, не то рубашки, молчаливо уставились на него; каждый из них был маленькой копией Семакова - те же тугие красные щеки, вздернутый пупочкой носик, круглые птичьи глазки. Бутусов ткнул в животик меньшого и засмеялся:
- Вот это барабан... Вошь убьешь на животе...
Малыш попятился от такой бесцеремонной попытки завести знакомство, но, задев половик, упал на задик; лицо его немедленно изобразило протест и обиду, а затем раздался пронзительный плач.
- Колька, перестань, - равнодушно сказал вошедший Семаков.
Затем он зачерпнул стакан молока из кастрюли, стоявшей посредине стола, отрезал толстый ломоть хлеба и сунул в руки мальчику.
Колька еще раза два всхлипнул, выпил молоко и, осмотрев ломоть хлеба, бросил его на пол. Бутусов заметил, что такой же толстый ломоть хлеба клевали в сенях куры.
- Эдак на одном хлебе разоришься.
- По две буханки в день съедает ребятня, - отозвался Семаков.
"Эх ты, горе-хозяин! А еще в председатели норовишь", - подумал Бутусов.
- Садись, - Семаков подставил табуретку, смахнув с нее хлебные крошки.
Сам он сел на детскую скамейку напротив Бутусова. Ребятишки прошмыгнули в соседнюю комнату, отделанную дощатой крашеной перегородкой, и заглядывали сквозь ситцевую в горошинку занавесь. В избе было сыро и неуютно. Возле кухонной плиты стояло множество кастрюль, из одной торчал детский валенок. По полу была рассыпана сырая картошка, валялась картофельная кожура. Перехватив взгляд Бутусова, Семаков усмехнулся.
- А ты думал, я себе курорт устроил?
"А ты думаешь, я не знаю, почему на работу не ходишь? - думал Бутусов. - Почему жену приспичило отправить?.." Но вслух он проговорил озабоченно:
- Твое отсутствие, Петро, скверно сказывается. Волгин поросят разбазаривает.
- Знаю, знаю, - вздохнул огорченно Семаков. - Колхозникам подачки готовит... Выслуживается.
- За счет нашего добра. Да что делает? Продает поросят как купец Иголкин и счета в банке не оформляет. Мне Филька однорукий сказал.
- Эх, не вовремя занедужила моя хозяйка, не вовремя. - Семаков встал, заложил руки за спину и начал ходить по комнате, оставляя на полу мокрые следы.
- Сегодня на конном дворе скандал учинил...
- Демократами обзывал?
- По-всякому... Просто стыдок! Не председатель, а Петрушка... Пора его на место посадить...
- Да, пора, пора!
Вечером, тщательно побрившись, надев защитный командирский китель, Семаков появился в правлении.
- Эк тебя изнурила болезнь-то, - сказал насмешливо Волгин, здороваясь с ним. Он только что возвратился из очередной поездки с поросятами и был шибко навеселе.
- Поговорить с тобой хочу, Игнат Павлович.
- Ну что ж, давай поговорим. - Волгин достал из кармана темно-синих галифе жестяной портсигар и протянул Семакову: - Кури.
- Я воздерживаюсь.
- Тогда пошли в кабинет, - Волгин резко хлопнул створками портсигара.
- Игнат Павлович, - начал Семаков в кабинете. - Не дело ты с продажей поросят затеял. Это наш плановый фонд. Мы осенью должны сдать их государству.
- А чем кукурузу подсевать? Чем звеньевым платить?
- Почему счета через банк не провели?
- Что, ревизию хочешь учинить? - выкрикнул Волгин. - Можешь справиться в бухгалтерии, я ничего не скрываю.
- А для тебя финансовая дисциплина существует?
- Для меня дисциплина? А совесть у тебя есть?! - загремел Волгин. - Не ты ли настаивал сеять раннюю кукурузу? Не посей я - весь район обзвонил бы. А как дело дошло до пересева - в кусты: пусть, мол, Волгин отдувается. А я его в незаконной продаже уличу... На место мое хочешь, да? А вот тебе, вот! - Волгин показал ему кукиш. - Не видать тебе председательского стула, как своих ушей. И плевал я на твои доносы. Стогов-то сам попался с этой кукурузой. Его указ, понял? И теперь для меня твои доносы - тьфу!
Председатель и парторг стояли у стола, подавшись друг к другу, словно два борца, готовые схватиться в любую минуту. Семаков - громоздкий, рыхлый, с пламенеющими щеками, с круглыми бегающими глазками; Волгин плотный и приземистый, со вспухшими жилами на красной шее. С минуту они стояли молча.
- Ну что ж, спасибо за откровение, - сдержанно проговорил Семаков. Поглядим, что ты еще выкинешь.
- Во-во... Погляди да утрись...
Волгин, что называется, закусил удила. Чем дальше, тем больше хотелось ему теперь делать все наперекор этим "демократам". "Погодите, я вам еще и не такое коленце выкину. Вы у меня еще взвоете от злости..."
На следующее утро он нагрузил трехтонку картошкой и уехал покупать шифер для фермы. Уже год как текла крыша на ферме, и целый год ему не удавалось уломать правленцев перекрыть ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62