нашлись мудрецы, которые рассудили: "А что ж ему оставалось делать? Только бежать"... И еще что самое удивительное - она в это поверила. Да, да, в самом деле! Она стала считать себя виноватой, что будто бы выжила меня из института. Уж она-то знала о моих намерениях задолго до этого случая. И все-таки считала себя причиной моего так называемого бегства в деревню. И плакала, убивалась. Чего я от нее никак не ожидал. О разводе и слышать не хотела. Письмами закидывала меня в деревне. Умоляла простить. Просила помириться, вызвать ее. И я знаю, стоило бы мне позвать ее - приехала бы. Как бы там жизнь сложилась у нас - трудно сказать. Но приехала бы. Это точно. А я долго молчал... Потом мало-помалу все улеглось. Через год увиделись - в отпуск ездил. И... все началось сначала. Сошлись.
- Ну и что же? - подался заинтересованно Стогов.
- Эх, Василий Петрович! Себя, видно, не обманешь. Дня на три хватило любви да мира. А потом я стал так противен самому себе, что впору хоть из шкуры собственной вылезать. Чужие мы, чужие! А разорвать сейчас же, после этих ночей... оскорбить ее - духу не хватило. И ненависти к ней не было. Но тянуть дальше, жить с ней стыдно. Вроде сам перед собой мошенником был: знаешь, что сбежишь, но тянешь - удовольствие справляешь. Тут я и выдумал срочный вызов. Уехал.
- Так она и не знает до сих пор, почему уехал? Не написал ей?
- Написал. Да она говорит - не верю. Это, мол, вспышка обиды. Пройдет.
- Так за чем же дело стало?
- Дело, Василий Петрович, по двум колеям пошло.
- Надо соединять колеи-то. Или уж...
- Требовал я и развода... Да не вовремя. Просит подождать. Защитит диссертацию, поднимется по службе - сама этот развод затребует. Не век же гулять будет.
- Смотри, батенька. Так нельзя тянуть.
14
На весеннем севе звеньевые опять не подчинились.
Нынешней весной особенно нажимали на кукурузу; открыли новый способ парафинировать семена и сеять по холоду в начале мая. И машину привезли в Синеозерск, похожую на примитивную растворомешалку. Вот вам - покрывайте парафином семена кукурузы и отсевайтесь досрочно. Где-то там, в филиале Академии наук, какой-то ученый хотел защитить на этом парафинировании диссертацию. А секретарь крайкома хотел удивить страну - вырастить кукурузное зерно раньше кубанцев.
Он, может быть, и толковое дело затеял, тот ученый, но вот беда пропустили через машину зерно в Синеозерске, напарафинировали - оно и слиплось. Комом село. Хоть ножом режь. Стогов махнул рукой на эту машину и приказал сеять попросту. "Главное - отрапортовать пораньше. Парафин на ростках не заметишь", - подумал он.
Но в "Таежном пахаре" звеньевые отказались сеять кукурузу в холодную землю, и шабаш. Агроном за них. А что с нее взять? Беспартийная. И тех силом не заставишь. Сговорились, что ли, все вместе, уперлись, как быки. Не столкнуть.
И решил Игнат Волгин сходить вечерком к Егору Ивановичу, в отдельности потолковать.
Хозяина встретил он во дворе; тот лежал на брезентовой подстилке возле трактора и копался в гусеничном траке. На гусеницах была еще свежая, не успевшая захряснуть грязь. "Трактор только что пришел с поля, - отметил про себя Волгин. - Неужто послушался? Но почему тогда второго, колесного трактора нет?"
- Здорово, кум!
- Здорово! - Егор Иванович встал с подстилки, но руки не подал грязные были руки, он комкал пальцами тряпку и выжидающе посматривал на председателя.
Волгин тоже молчал, оглядывая трактор.
- Ходовые части проверяю. Завтра большой перегон, - сказал наконец Егор Иванович.
- Куликово болото вспахали? - спросил Волгин.
- Кончили.
- А где же второй трактор?
- Бобосово поле пашет. И этот перегоню туда же завтра.
- А кто будет кукурузу сеять на Куликовом?
- Я. Оно же за мной закреплено. Но посею, когда земля прогреется.
- А я тебе приказываю сеять завтра же, понял? - сорвался Волгин.
- Ты, Игнат, не кричи. Все-таки на моем дворе находишься.
- Ты с меня голову снимаешь, понял? На тебя же глядя бунтуют Еськов и Черноземов.
- Пусть другие сеют. У нас еще восемь трактористов.
- Так те на пшенице! А кукуруза на вашей совести.
- Во-во, я и хочу по совести поступить.
- Егор, не доводи до греха!.. - Волгин азартно стукнул себя в грудь.
На заднем крыльце появилась Ефимовна.
- Вы чего же это на дворе митингуете? Ай в правлении не наговорились?
- Да вот, мать, в гости к нам пришел куманек. Уж так соскучился, что руку к грудям прилагает. Пошли в избу, Игнат, пошли.
Егор Иванович ласково обнял за плечи оторопевшего Волгина и повел в дом.
- А ты, мать, поставь-ка на стол рябиновой нашей кувшинчик, да сальца порежь, да вилочек квашеный достань из подпола. Давно уж мы с тобой, Игнат, не певали да про житье наше партизанское не вспоминали...
И Егор Иванович вдруг запел дребезжащим тенорком:
Эх-да, вспомним, бра-га-гатцы, мы куба-ан-цы,
Как хади-ги-ги-ли на врага.
Расторопная Ефимовна быстро накрыла в горнице стол красной скатертью, вязанной из шерстяных ниток, принесла из чулана белого, толщиной в ладонь, свиного сала, подала в тарелке половину квашеного вилка и ушла из горницы, притворив за собой дверь.
Егор Иванович налил в стаканы розовато-желтой, прозрачной настойки и чокнулся.
- Будем здоровы, кум...
Пили медленно, цедили сквозь зубы, сильно морщась. Настойка была крепкой и горькой.
- Ф-фуй! Ну и рябина. Хлеще перца продирает, - сказал Волгин. - И крепка!
- Хмеля не жалел, - отозвался Егор Иванович. - Вот теперь и покалякать можно. - Он вынул из кармана черный кисет с махоркой, пачку сложенных вдвое листков численника, протянул Волгину.
Закурили.
- Ты, Егор, военным человеком был. И в гражданскую партизанил, и в Отечественную воевал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62