А ты говоришь - артист.
- Ну, ладно, золотой он и серебряный. Но зачем туда следователя гнать? Что я ему, примочки ставить буду? Я ж не доктор и не сестра милосердия. А допросить и его, и виновников я и здесь могу.
- Так беда не только в этом. Лес пропал - вот беда.
- Как пропал?
- Так... Недели три ждем этот лес. И вот известие - лес пропал, лесорубы разбежались, бригадир избит. Что там? Хищение, спекуляция? Расследуй! Сумма потрачена порядочная, больше десяти тысяч рублей. И постарайся, чтобы лес доставили в район. Любым способом!
- Это другой коленкор, - сказал Коньков. - А как же с лошадью? Не бросать же ее на переправе!
- Лошадь твою паромщик пригонит. Давай, Леонид Семеныч, двигайся!
- Эх-хе-хе! - Коньков взял с дивана мокрый плащ и, морщась, стал натягивать его.
2
Зимовье на берегу реки Шуги состояло из длинной и приземистой, на два сруба избы да широкого, обнесенного бревенчатым заплотом подворья, сплошь заваленного штабелями гнутых дубовых полозьев да пиленым брусом для наклесток саней. Лесник Фома Голованов, строгий и сухой, как апостол, старик, но еще по-молодому хваткий, тесал на бревенчатом лежаке полозья под сани. Поначалу шкурье снимал настругом, потом пускал в ход рубанок и, наконец, долото - выдалбливал узкие и глубокие гнезда под копылы.
Погода стояла солнечная и тихая, - прохладный ветерок, прилетавший с рыжих сопок, трепал на нем бесцветные, как свалявшаяся кудель, волосы, сдувал с лежака стружки и гонял их по двору на потеху серому котенку да черному с белой грудкой медвежонку.
Первым за летящей стружкой бросался котенок; поймав ее и прижав лапкой к земле, он торопился разглядеть - что это за летучее чудо; но сзади на него тотчас наваливался медвежонок, хватал за холку и сердито урчал. Котенок вырывался и, фыркая, отбегал, распушив и подняв кверху хвост. Медвежонок обнюхивал сдавленную стружку и, не находя в ней ничего интересного, снова бросался за котенком. Так они и метались по двору, забавляя работавшего лесника.
"Да, сказано: глупость, она с детства проявляется, - думал старик. Вот тебе кошка, а вот тебе медведь. Та с понятием живет, к человеку ластится, услужает. И не даром - глядь, и перепадает ей со стола хозяйского. А этот дуром по тайге пехтярит. Что ни попадет ему, все переломает да перекорежит. Медведь, он и есть медведь".
И, не выдерживая напора мыслей, начинал вслух распекать медвежонка:
- Ну, что ты за котенком носишься, дурачок? Ты сам попробуй поймать стружку-то. Ведь на этом баловстве и ловкость развивается: ноне стружку поймал, а завтра, глядишь, и мышку сцапал. Не то еще какую живность добудешь. А ты только и знаешь, как другим мешать. Вот уж воистину медведь.
Из дома вышла приглядно одетая женщина лет тридцати, в хромовых сапожках, в коричневой кожаной курточке, в цветастом с черными кистями платке. Старик немедленно перекинулся на нее:
- Что, Дарьюшка, томится душа-то?
Она поглядела на широкий, пропадающий в синем предгорье речной плес и сказала:
- Нет, не видать оказии.
- У нас оказия как безобразия... От нашего хотения не зависит. На все воля божья, - ответил старик.
- Ты отдал мою записку геологам?
- И записку, и все, что наказано, передал. Пришлите, говорю, доктора какого ни на есть. Человек, говорю, пострадал за общественное дело. На ответственном посту, можно сказать.
- А они что?
- Да я ж тебе передавал! В точности исполним, говорят. И доктора, и следователя пришлем.
- А ты сказал, что сюда надо, на зимовье?
- Ну.
- Второй день - ни души. Эдак и сдохнуть можно, - тоскливо сказала Дарья, присаживаясь на чурбак.
- Я ж вам говорил - поезжайте все в моей лодке.
- Чтоб они его до смерти убили?
- Что они, звери, что ли?
- Хуже. Бандиты!
- Столько вместе отработали. И на тебе - бандиты.
- Работал он, а они дурака валяли.
- Стало быть, руководящая линия его ослабла. Вот они и дали сбой. Старик потесал, подумал и добавил: - Указание в каждом деле создает настрой. Какое указание, такой и настрой.
Вдруг с реки послышался неясный стрекот. Дарья и Голованов поднялись на бугор и стали всматриваться в даль.
Глиссер показался на пустынной излучине реки, как летящий над водой черноголовый рыбничек; он быстро шел по реке с нарастающим гулом и грохотом.
Напротив зимовья глиссер сделал большую дугу, носом выпер со скрежетом на берег и, утробно побулькав, затих. Тотчас откинулась наверх боковая дверца, и, пригибаясь, стали выходить на берег пассажиры.
Их было трое: впереди шел капитан Коньков, за ним с медицинской сумкой пожилой врач и сзади - водитель глиссера, малый лет двадцати пяти, в кожимитовой куртке и в черной фуражке с крабом.
- Где пострадавший? - спросил врач, подходя к леснику.
Но ему никто не ответил. Женщина протянула руку Конькову и сказала:
- Здравствуйте, Леонид Семенович!
- Здравствуйте, Дарья! - удивился Коньков, узнавая в этой женщине финансиста чуть ли не с соседней улицы.
- А это лесник Голованов, - представила она старика. - Хозяин зимовья.
- Следователь уйгунской милиции, - козырнул Коньков. - А где бригадир?
- В избе, - ответила Дарья.
- Проводите! - сказал Коньков и сделал рукой жест в сторону зимовья.
И все двинулись за Головановым.
Бригадир Чубатов лежал на железной койке, застланной медвежьими шкурами. Это был светлобородый детина неопределенного возраста; русые волосы, обычно кудрявые, теперь сбились и темными потными прядями липли ко лбу. Серые глаза его воспаленно и сухо блестели. Запрокинутая голова напрягала мощную шею, посреди которой ходил кадык величиной с кулак. Лицо и шея у него были в кровоподтеках и ссадинах. Он безумно глядел на окруживших койку и хриплым голосом бессвязно бормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33