– Председатель говорит: нету…
– Да вы же в лесу живете! – удивляюсь я.
– Поди ты. В лесу живем, а дров нету.
– А мы сроду так – покупали кто где может, – отозвалась соседка ее, женщина в летах, но еще бойкая и плечистая.
– И вы подсудимая?
– И я, – смеется. – Две тележки дров купила по двадцать пять рублей за каждую.
– Пенсионерка?
– Пенсию получаю, но еще работаю. Я заведующая овцефермой.
– И вам колхоз не привозит дров?
– Некому за дровами-то ехать. Лошадей перевели, тракторов много, а трактористов не хватает. По три трактора приходится на одного тракториста. Дак они пахать да сеять не успевают, не только что за дровами ездить. Вот и обращаемся к леспромхозовским. А те имеют право взять по десять кубов с лесосеки.
– За что же их судят?
– Лишку прихватили. – И опять посмеивается. – Директор и взъелся на мастера, взял да и оформил дело в суд. Вон и мастер сидит. А вон тот, однорукий, наш лесник. Тоже под суд попал.
Лесник, пожилой мужчина, но еще крепкий, с тугим и свежим лицом, услыхав, что в разговоре затронули его имя, встал и отошел подальше. А мастер, совсем еще молодой парень в черном пиджачке и светлой кепочке, отозвался нехотя:
– Лесник тут ни при чем. Это я виноват. – И приподнявшись на локте, стал объяснять мне: – Он подрядился у нас технику охранять. Ну? Месяца полтора сторожил. Подошло время расчета, а ему говорят: ты у нас не в штате. И катись колбасой! Мне совестно стало, и я приказал отвезти ему десяток кубометров дров. И вот за это самое директор на меня и на лесника в суд подал.
– В том и вина ваша?
– Моя-то? Я за все в ответе. Вон те ухари, – кивнул на трактористов, сидевших под охраной милиционера, – возили направо и налево… А я виноват! Потому как не запретил. Но как ты им запретишь? Он нальет глаза, заводит трактор и прет куда захочет. Что ему твои запреты! Воробьиное чириканье! За рукав возьмешь – он тебя по шее. Не то еще и топором грозится. Не-е, с меня хватит такого веселья. Если не посадят, завтра же сматываю удочки – и в город, к дальним родственникам.
– А вам что грозит? – спрашиваю женщин.
– Наверно, штраф, – говорит заведующая овцефермой.
– А меня посадют, – вздыхает горестно старушка, глядит печально и покорно, и вдруг частые слезы закапали на юбку.
– Что вы, что вы? Успокойтесь! – говорю. – Это какое-то недоразумение.
– Нет, нет… Она деньгами платила за дрова. У меня же нет денег. Я ведь самогонкой платила. Пришли ко мне с обыском. Я призналась во всем. А за самогонку, говорят, тюрьма.
Я записал в блокнот, обещал заступиться, если засудят.
– Все будет хорошо, – говорю, – к председателю съезжу, скажу, чтобы дров привезли… Все обойдется.
Она утешилась быстро, как ребенок, и даже смеяться стала.
Но потом, когда судья Соломатина зачитала приговор: «Гражданку Макарову Анастасию Васильевну за незаконную покупку краденых дров и за производство самогонки при помощи чугуна и таза оштрафовать на семьдесят рублей», – отыскала меня глазами и опять заплакала.
– Что ж ты утешал меня? – говорила на пороге, всхлипывая. – Где я такие деньги возьму? Вон еще и защитник подсунул записку – тридцать рублей требует.
– Анастасия Васильевна, – говорю, – ждите меня завтра. Приеду к вам домой вместе с председателем колхоза. И все утрясем.

На другой день я поехал в тот самый колхоз имени Димитрова, в дальнее село Веряево.
Надо сказать, что я бывал и раньше в этом селе. Еще до войны учителем работал в соседнем Гридине. Какие это были огромные села, Гридино да Веряево! Дворов по восемьсот в каждом; клубы, больницы, почтовые конторы, агропункты, по школе-семилетке на каждое село! В одном Гридине было три колхоза, да в Веряеве два. И какой мастеровой народ здесь жил: плотники и бондари, штукатуры и каменщики, смолокуры, углежоги, санники, жестянщики, – словом, мастера на все руки…
От того Веряева мало что осталось: два порядка домов, редко разбросанных по выщербленному косогору вдоль речки Пет. В конторе, в стародавнем доме, на втором этаже я застал все колхозное руководство. Не было только председателя. На эту должность прислали из Высоких Полян агронома; парторг Мотин, бывший временно за председателя, передавал ему дела, возил где-то по обширному колхозному пространству.
А здесь, в конторе, одни женщины: и бухгалтер, и агроном, и экономист, и связист, и зоотехник, и кассир, и курьер, и уборщица… Я было заикнулся: отчего это они не развозят дрова по колхозникам? Меня смяли ураганным огнем из каждой огневой точки:
– Кто будет пилить? Кто возить? На чем?
В колхозе большие земельные угодья – шесть с лишним тысяч гектаров. Но грузовиков и тракторов маловато для таких площадей. Да и то на сорок семь тракторов всего пятнадцать трактористов, на двенадцать грузовиков девять шоферов, они же еще и обслуживают три легковые машины. Доярок не хватает, скотников, комбайнеров… Да кого ни возьми – всех не хватает.
– Как же вы обходитесь? – спрашиваю.
– Из города присылают и коров доить, и землю пахать. Ну что это за пахари? Они вон по канавам ныряют, носом землю пашут.
– У нас больницы нет, пекарни… Все позакрывали.
– Да что больница! Контора наша отрезана от района. Связи нет!
– Какой связи? – обалдело спрашиваю, не веря ушам своим. – У вас испокон веку почтовая контора стояла.
– Не работает! Ни радио нет, ни телефона, ни телеграфа.
– Намедни умер главный бухгалтер колхоза – Демидов Иван Петрович. Родственников надо вызвать на похороны. А как ты их вызовешь? Вороне на хвост не привяжешь депешу. И машину в район не пошлешь – дороги развезло. Дожди вон какие! Не пошлешь ведь и трактор за двадцать километров.
1 2 3 4 5 6 7