Думал, отпевать меня станут. А вон что, оказывается. Вы пришли.
– Что у вас болит? – спросил его Ласточкин.
– Нутро, – ответил Евсеич и, помолчав, добавил: – Все нутро болит.
– Он докторов боится, – озорно поглядывая на Евсеича, сказала хозяйка. – Боится, как бы его в больницу не положили.
– Чаво там делать, в больнице? Вон – осень на дворе. У нас дров нет, а ты – в больницу, – говорил свое дед.
– Зачем тебе дрова-то? Небось и до зимы не доживешь! – все более резвилась хозяйка.
– А то что ж, и не доживешь, – согласился Евсеич. – Поработал, слава тебе господи. С двадцать четвертого года все кули тку.
– А пенсию вам платят? – спросил Спартак Ласточкин.
– Тринадцать рублей по инвалидности.
– У нас колхозная пенсия, – пояснил Николай Иванович.
– Сколько же вы зарабатываете? – спросила девица из музея.
– А вот считайте, – вступился Николай Иванович. – Платим им по шестнадцать копеек за куль. Кулей восемь соткете за день-то?
– Чаво там восемь! – укоризненно ответил старик. – Кулей шесть осилим со старухой вдвоем.
– Вдвоем?! – отозвалась бодро хозяйка. – Да я одна боле натку. С места не сойтить, натку. Нук-те!
Она села за этот примитивный станок и ловко начала петлять плоской билой.
– Хватит уж резвиться-то! – остановил ее председатель.
– А не тревожьте ж меня, ради бога! Дайте уточину доткать, – она кокетливо избоченилась и, глядя на гостей через плечо, просительно затараторила: – Ай, с барыни десятоцку да с вас по пятацку!.. – и, довольная своей прибауткой, весело рассмеялась.
– Один момент! – поднял руку Спартак Ласточкин. – Вот в такой позе мы вас и спроектируем на бумагу. Музей любит радостный современный труд. Как раз то, что надо.
Он раскрыл фотоаппарат и засуетился вокруг старухи.
– Рублей тридцать зарабатывают в месяц на двоих – и то хлеб, – сказал Николай Иванович. – Дело-то верное. Но вот беда – не финансируют нас под кули. Непланово! Осенью нам нужно заготовить сто тонн мочала. Значит, требуется тысяч семьдесят рублей. Но банк не дает нам взаймы под это дело. Ведь выплатим через три-четыре месяца. Где же нам занимать деньги? Дело требует оборота. А если мы не закупим с осени мочало, значит, – труба.
– А знаете что? – участливо посмотрел на него Ласточкин, взяв Николая Ивановича под руку. – Мы вас посадим на скамью рядом с Евсеичем. На фоне станка… А? Маленькое производственное совещание. Жанр!
– Нет! – Николай Иванович отступил к порогу. – Вы меня извините, но больше не могу с вами. Некогда.
Он протянул руку девице из музея:
– Спасибо за участие!
Она цепко обхватила его пятерню:
– Спасибо вам! Вы нам клад открыли. Мы еще что-нибудь поищем из инвентаря. Ведь это настоящий рогожный промысел… Колоссально!
Николаю Ивановичу вдруг стало не по себе: «Мотаюсь я бог знает с кем», – досадливо подумал он. И жаль стало времени, потраченного на эту девицу в клетчатых штанах и на этого упитанного тугощекого корреспондента. И себя стало жаль: «Лезу я со своей нуждой ко всякому встречному-поперечному. Ну, кому это нужно?»
Он поспешно вышел во двор и впервые за сегодняшнее утро почувствовал жару. Воздух был томительно-душный и недвижный. Небо затянуло какой-то белесой сквозной поволокой, словно тюлевой занавеской задернуло. Сквозь эту кисейную муть солнце выглядело красным, как раскаленная сковорода. Николай Иванович лопатками, плечами, бритой головой почуял эту влажную тяжесть жары. «Эка парит! Дождю не миновать», – подумал он.
Куры и те сидели в тени возле завалинки, раскинув крылья, тяжело и часто дыша, словно и они поджидали дождя.
А на бревнах, на самом солнцепеке, задрав локти кверху, положив кулаки под голову, спал Севка. Глаза он прикрыл козырьком кепки и так храпел, что стоявший неподалеку от бревен теленок тревожно поводил ушами, готовый в любую минуту дать стрекача.
Николай Иванович ткнул Севку в бок:
– Эй, сурок! Интересно, что ты ночью делал?
– А! – Севка приподнялся на локте и ошалело глядел на Николая Ивановича.
– Походя спишь, говорю. Чем ночью занимался?
– Звезды считал.
– Ага. Сквозь девичий подол.
Севка хмыкнул и спрыгнул с бревен:
– Куда поедем?
– Подальше от этих чертей. Жми в Пантюхино.

Пантюхино было самым дальним селом колхоза «Счастливый путь». Чтобы попасть в него на машине в летнее время, надо было сделать дугу километров в шестьдесят. А напрямую – лугами да лесами, хоть и половины того расстояния не было, не проедешь даже и посуху. Дорога, накатанная в луговую пору, обрывалась на низком берегу извилистой речушки Пасмурки. Далее езды не было – болотистая пойма, покрытая кочками и ольхой, тянулась до самого Пантюхина. Старые мостки иэопрели, гати затянуло. И остался только длинный дощатый настил для пешеходов, называемый почему-то «лавой».
Николай Иванович ехал в Пантюхино с надеждой – просидеть там до дождя. А дождь хлынет – и Басманов не страшен. Тогда можно и в правление возвращаться.
– В объезд поедем или через луга? – спросил Севка.
– Давай через луга. Кабы дождь не пошел. Засядем на дороге-то. А по траве и дождь не страшен.
Севка хоть и был отчаянный гуляка и пьяница, но машину водил осторожно. По ровному летит сломя голову, но стоит подойти ухабу, как он замирал перед ним, словно лягавая перед куропаткой. Так и потянется весь, готов лбом продавить смотровое стекло, и съедет в любой ухаб машина, по-собачьи на брюхе сползет.
– Ты бы еще сам под колесо лег, – подзадоривал его Николай Иванович. – Не то вдруг засядет.
– Ну уж это – отойди проць! Как говорят в Пантюхине, – отвечал обычно Севка.
Николай Иванович хоть и был почти вдвое старше Севки, но относился к нему по-приятельски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10