– Нет, не Зуева. Проходили два мотора «Москва».
– Чьи?
– Не знай.
Зуев и в самом деле завернул в протоку; его новая длинная лодка, крашенная в голубой цвет, стремительно вылетела из-за кривуна и, обдавая волной стоявшие на приколе удэгейские и нанайские баты, лихо пришвартовалась к причальной тумбе. Зуев, сильный, рослый мужчина средних лет, с коротко подстриженными рыжими усиками, в кожаной тужурке и в высоких яловых сапогах, пружинисто выпрыгнул из лодки и быстро пошел вверх по песчаному откосу, остро и резко выбрасывая перед собой колени.
– Здорово, лейтенант! – подошел он к Конькову, протягивая руку. – Я уж в курсе. В городе слыхал о несчастье. Хочу поговорить с тобой.
– Вот как! – удивился Коньков. – И я тоже хочу с тобой поговорить. – Потом крикнул Кончуге: – Батани, сбегай к Дункаю, принеси ключ, от конторы!
– Зачем бегай? Контора открыта. Заходи и говори сколько хочешь, – сказал Сольда.
Деревянная контора артели, похожая на обычный жилой дом, стояла тут же, у самой протоки. Невысокое крыльцо, дощатый тамбур и – наконец – рубленая изба, перегороженная тесовой перегородкой на две половины. На стенах были наклеены плакаты: «Берегите лес от пожара!» – огромная спичка, от которой вымахивает пламя на зеленую стенку леса; «Браконьер – злейший враг природы» – стоит молодчик в болотных сапогах и целится из ружья в стаю лебедей; в кабинете председателя висела карта района величиной с Бельгию.
Из мебели – в одной половине скамьи вдоль стен и табуретки возле стола; в другой половине, в кабинете, стоял клеенчатый диван, просиженный до ваты, и несколько венских стульев возле длинного стола, покрытого красным сатином.
Двери настежь. И – ни души.
– Садись! – указал Коньков Зуеву на диван, сам же сел за стол, на председательское место, вынул из планшетки толстую клеенчатую тетрадь и ручку.
– Эх, мать-перемать! – выругался заковыристо Зуев и хлопнул ладонью о голенище своего сапога. – Ведь надо же?! Такого человека ухлопали! Окажись я дома – может, ничего и не было бы.
– То есть как? – спросил Коньков с некоторым удивлением.
– У меня жил бы – и вся недолга.
– Значит, вы знакомы были?
– А как же?! Положение мое – прямо скажем – незавидное. – Зуев потупился, сцепив зубы и выдавливая на скулах желваки, покрутил головой с досады.
– В чем же дело? Что значит незавидное положение?
– Да как ни верти, а случилось это неподалеку от моего дома. Вот и гадай и думай что хочешь. Теперь каждому вольно нос совать. То да се… трепать начнут. Мало меня, так и жену прихватят. Народ есть народ: на несчастье и любопытные летят, как мухи на мед. – Он требовательно уставил на Конькова свои узкие, стального отблеска глаза и хищно передернул ноздрями. – Ведь не просто же ты меня завел в эту контору?
– Тебе неприятен этот разговор?
– Да не в том дело…
– А чего ж ты волнуешься?
– Ну, как не волноваться? Ведь знакомы… И не один год.
– Бывал он у вас?
– Перед моим отъездом ночевал на сеновале. Следователь спрашивает: на кого думаешь? Ну, как скажешь? Сболтнешь – на человека подозрение. А я за сто верст оказался. Ну, предположения у тебя есть? – спрашивает. А какие предположения? Что я их, во сне видел?
– Поди, знаешь, что у него были с кем-то трения? – спросил Коньков.
– Как не бывать! Живой человек. Взять хоть эту же промысловую артель. Они убили семь пантачей сверх лицензий. Калганов и сцепился с председателем, с Дункаем.
– А что же Дункай?
– Дункая тоже понять можно: нынче взяли сверх плана, а могли бы и недобрать. Зверь есть зверь, не в загородке пасется.
– Ну, не скажи! – возразил Коньков. – И зверю можно учет наладить.
– Конечно, можно. Оттого-то Калганов и встал у них поперек горла. – Зуев даже по коленке прихлопнул. – Артель с охотоуправлением спелись. Те спускали сюда план только для видимости. Сколько ни набьют охотники – все хорошо. Да еще проценты получали за перевыполнение… А Калганов шел от науки. Он говорил: это, мол, узаконенное браконьерство. Судом грозил.
– Он часто бывал здесь?
– Каждое лето. А то и зимой приезжал, смотрел, как соболь расселяется. Он выпускал в здешней тайге баргузинского соболя, а тот не держится, ходом идет.
– Но эта же территория не относится к заповеднику?
– В том-то и дело, что нет. Вот охотники и сердились на него: чего это он лезет в наши угодья?
– А что, потихоньку браконьерствуют охотники?
– Х-хе, потихоньку! – усмехнулся Зуев. – Наш, местный охотник как скроен? Где зверя увидит, там его и убьет. Взять того же Кончугу – у него карабин отбирали за браконьерство, вроде в прошлом году. И не кто-нибудь, а Калганов.
– Зачем же он взял его в проводники?
– Ума не приложу. Дункая спроси – он назначал. Он и знает. И насчет Ингани знает.
– Какой Ингани?
Зуев как-то дернул плечом и вроде бы нехотя ответил:
– Это племянница Кончуги. Она в прошлом году ложилась от Калганова в больницу. И теперь, говорят, у них произошла промеж себя запятая. – Зуев вроде как бы извинительно развел руками: передаю, мол, слухи по необходимости. – Вот я и говорю: лезть в чужую душу со своим копытом… Дело нескладное.
– Правильно! – кивнул головой Коньков. – Чужая жизнь – потемки.
Помолчали. Коньков что-то записывал в свою тетрадь.
– Дак я пошел? – спросил Зуев в некоторой нерешительности, втайне надеясь, что Коньков, заинтригованный этими известиями, задержит его с расспросами.
Но лейтенант неожиданно сказал:
– А чего ж время-то терять?
Зуев встал, козырнул по-военному и пошел к двери.
– Квиток от гостиницы не сохранился? – спросил Коньков.
Зуев остановился у порога и сказал небрежно, через плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28