В ее глазах Клеопатры пляшут бронзовые искорки. Она выигрывает. Она выигрывает – как всегда,– приблизив свои широко раскрытые глаза к моим. Потом возвращается на свою ветку и сквозь лист смотрит на солнце. Закрывает солнце растопыренной ладошкой. Небольшая перепонка между большим и указательным пальцами ее руки наливается ярко-красным цветом. Она смотрит на море.
– Сейчас будет прилив.
– Отлив.
– Прилив. Твой камень-кит уже ныряет.
Мои мысли заняты чудесными футбольными подвигами.
– Я раньше действительно верила в то, что ты рассказывал про камень-кит.
Крученые подачи и стремительные броски вниз, чтобы отбить головой.
– Ты нес такую чушь.
– А?
– Про то, что он волшебный.
– Кто волшебный?
– Камень-кит, глухота!
– Я не говорил, что он волшебный.
– Говорил. Ты говорил, что это настоящий кит, которого бог грома превратил в камень, и что однажды, когда мы подрастем, мы поплывем к нему, и, как только мы на него ступим, заклятие исчезнет, и он будет так благодарен, что отвезет нас, куда мы пожелаем, даже к Маме и Папе. Я так сильно старалась представить себе это, что иногда даже видела, будто в телескоп. Мама надевала жемчужное ожерелье, а Папа мыл машину.
– Я никогда ничего такого не говорил.
– Говорил, говорил. И на днях я поплыву к нему.
– Никогда, ни в коем случае, ты не заплывешь так далеко. Девчонки не так хорошо плавают, как мальчишки.
Андзю лениво пытается пнуть меня в голову.
– Я легко могу туда доплыть!
– В мечтах. Это очень далеко.
– В твоих мечтах.
Волны разбиваются о серый китовый бок.
– Может быть, это действительно кит,– высказываю я предположение.– Окаменелый.
Андзю фыркает.
– Это просто кусок скалы. Он даже не похож на кита. В следующий раз, когда мы пойдем на секретный пляж, я доплыву до него – вот увидишь,– заберусь на него и буду над тобой смеяться.
Паром на Кагосиму уползает за горизонт.
– Завтра в это время…– начинаю я.
– Да, да, завтра в это время ты будешь в Кагосиме. Вы встанете очень рано, чтобы успеть на паром и приехать в начальную городскую школу к десяти утра. Третьи классы, потом вторые, потом ваш матч. Потом вы пойдете в ресторан при девятиэтажном отеле, будете есть и слушать, как господин Икэда объясняет, почему вы проиграли. А в воскресенье утром вернетесь обратно. Ты мне это уже миллион раз говорил, Эйдзи.
– Что ж поделать, если ты завидуешь.
– Завидую? Тому, как одиннадцать вонючих мальчишек гоняют мешок с воздухом по колено в грязи?
– Раньше футбол тебе нравился.
– Раньше ты мочился на футон.
– Ох.
– Ты завидуешь, что я еду в Кагосиму, а ты – нет.
– Андзю высокомерно молчит.
Скрип дерева. Я не ожидал, что Андзю так быстро потеряет интерес к нашему спору.
– Смотри,– говорит она.
Андзю поднимается во весь рост, расставляет ноги, пытаясь встать поустойчивей, отпускает руки…
– Прекрати,– говорю я.
И моя сестра прыгает в пустоту
Крик вырывается из моей груди
Андзю проносится мимо и со смехом приземляется на ветку внизу, а потом снова ныряет вниз – к следующей ветке. Она исчезает в листве, но смех ее слышится еще долго.
***
Стрелки «Фудзифильма» показали два часа и двинулись дальше. Ночь, как она есть, набита минутами; но они одна за другой истекают. Моя капсула набита Хламом. Посмотрите значение слова «хлам» в словаре, и вы получите картинку моей капсулы над «Падающей звездой». Жалкая колония в империи Хлама. Старый телевизор, футон из рисовой соломы, складной столик, поднос с разрозненной кухонной утварью, спасибо жене Бунтаро, чашки с грибковыми культурами, ревущий холодильник с хромированными нашлепками. Вентилятор. Стопка журналов «Скрин», от которых избавился Бунтаро. С Якусимы я привез только рюкзак с одеждой, «Дискмен», диски с записями Джона Леннона и гитару. В день моего приезда Бунтаро посмотрел на нее с опаской.
– Ты ведь не собираешься эту штуку подключать?
– Нет,– ответил я.
– Акустическую можешь оставить,– сказал он.– Но если притащишь электрическую, окажешься на улице. Так записано в договоре.
Я не собираюсь с ней общаться. Ни за что. Она попытается отговорить меня от поисков отца. Интересно, сколько времени понадобится таракану, чтобы умереть? Клеевая ловушка называется «тараканий мотель», на стенках у нее нарисованы окна, двери и цветы. Искусственные тараканы машут всеми шестью лапками: «Заходите, заходите!» В качестве приманки внутри лежит пахнущий луком пакетик – в любом приличном токийском супермаркете можно купить ловушки с запахом карри, креветок и копченостей. Когда я вошел, Таракан меня поприветствовал. Он даже не потрудился изобразить испуг. Он усмехнулся. И кто же у нас теперь смеется последним? Я! Нет. Он. Я не могу уснуть. На Якусиме ночь значит сон. Больше заняться особенно нечем. В Токио ночь не значит сон. Панки гоняют по торговым пассажам на скейтах. Хостессы подавляют зевоту и поглядывают на «ролексы» клиентов. Бандиты Якудзы чинят разборки на опустевших строительных площадках. Школьники младше меня устраивают турниры по секс-гимнастике в отелях любви. Где-то наверху мой собрат по бессоннице спускает в туалете воду. Труба у меня за головой начинает петь.
Прошлая среда, мой второй день в качестве трутня на вокзале Уэно. В обеденный перерыв оттягиваюсь по-большому в туалетной кабинке, покуривая «Салем». Вдруг слышу, как открывается дверь, скрипит «молния» и по фарфору писсуара бьет струя мочи. Потом раздается голос – это Суга, повернутый на компьютерах тип, чье место я займу в конце недели, когда он вернется в колледж. Очевидно, думает, что он здесь один.
– Извините, вы – Суга? Это ваша вина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23