Денщик пожал плечами:
– Не могу знать, мой генерал.
– Нет, ты попробуй угадать, ну хотя бы приблизительно!
Денщик поскреб в голове.
– Чем больше я пытаюсь, тем меньше имен приходит на ум, – сказал он после долгих раздумий.
– Нет, ты все-таки назови кого-нибудь, первое попавшееся имя, – не отставал диктатор. – Все равно не попадешь в точку. – Он довольно засмеялся, отхлебнул глоток кофе и шумно вздохнул. – Нет ничего лучше, чем выпить чашку крепкого кофе с утра пораньше! – объявил он.
Предрассветную тишину пронзили фальшивые звуки горна, потом ударили барабаны, а за ними военный оркестр заиграл марш.
– Ох! – застонал диктатор. – Сколько можно! Играют один и тот же марш и всегда отвратительно. Где мои ордена?
Денщик подал ему потемневший от времени деревянный ящичек, на крышке которого была вырезана корона. Он принадлежал его дяде, первому в роду маркизу де Эстелья. Примо де Ривера открыл ящичек и стал перебирать ордена со смешанным чувством гордости и ностальгии.
– Хорошо. Так что ты скажешь о том человеке, встреченном мною в таверне Танжера? – опять спросил он.
Денщик вытянулся во фронт и гаркнул:
– Это был Буфало Билл, мой генерал.
Примо де Ривера от изумления вытаращил глаза:
– Черт подери! Откуда ты знаешь?
– Прошу прощенья, мой генерал. – Денщик густо покраснел. – Я брякнул наугад, клянусь матерью!
– Не извиняйся, сынок. Ты не сделал ничего плохого.
В этот самый час барон де Вивер, уже одетый и при полном параде, собирался приступить к исполнению своих нелегких обязанностей по службе, хотя внутри у него все кипело от злости: за день до этого он принял у себя в муниципалитете начальника протокольного отдела королевского дома, который с беззастенчивым видом показал ему бестолково написанные программы торжественного открытия и на словах передал категорические инструкции, спущенные сверху.
– Какая наглость! – возмущался алькальд, и его рев эхом разносился по всему зданию. – Указывать мне, что, когда и как я должен делать – где это видано? Распоряжаются тут, точно хозяева. Нет уж, ребята, это мой город! – Он сорвался на фальцет и, заламывая руки над водруженным на голове цилиндром, завертелся волчком в тесной гардеробной. – А порядок торжественного выхода! Бог мой, кому только такое пришло в голову? – вопрошал он в полном одиночестве. – Сначала его величество, потом королевская семья, за ними королевский уполномоченный, сеньор епископ, сеньоры послы и папские посланники… А я? Где то чертово место, которое вы отвели мне? Прикажете плестись в хвосте процессии? – Алькальд устремлялся к двери, хватался за ручку, намереваясь выйти, застывал на месте, потом отпускал ручку и снова бежал, но уже в противоположном направлении. – Нет, – сказал он, вдруг утихомирившись. – Такое нарочитое пренебрежение не может быть случайным, не может объясняться неведением или некомпетентностью. Это заранее обдуманное действие с целью нанесения оскорбления моей должности и лично мне, а в моем лице – всей Барселоне. – Его монолог стал походить на бред сумасшедшего. – Я отомщу, клянусь всемогущим Господом, я жестоко отомщу, – говорил он тихо, в ярости стиснув зубы. – Когда начнется церемония открытия, я спущу штаны и орошу им сапоги. Тогда пусть меня расстреляют, если посмеют! – Приступы гнева чередовались с состоянием прострации, и тогда все мешалось в голове бедного алькальда. – А может, все это плод моего воображения? – сомневался он. – И у меня просто мания величия? Какое право я имею отождествлять себя с городом? Ведь я только его смиренный и жалкий слуга, самый последний в ряду чиновников, который даже не попытался протестовать против всего этого безобразия, так как был назначен самим Примо де Риверой. А теперь из-за моих действий может пострадать общее дело. Не знаю, что и думать: в голове сплошной кавардак.
Меж тем солнце прорвалось сквозь тучи и покончило с буйством красок зловещего рассвета: кровавые подтеки растворились на фоне сияющего голубого неба и наступило радостное весеннее утро.
– В чем же тогда смысл жизни? – горестно вздыхал алькальд.
Его величество дон Альфонс ХШ шел по бесконечным залам и коридорам дворца Педральбес, натягивая на ходу перчатки. «Какая нелепость! – думал он. – Отвести мне такой огромный дворец лишь для того, чтобы я смог провести тут пару ночей». Путь ему указывал камергер, а сзади трусили, приноравливаясь к его широкому шагу, придворные; только королева, эта англичанка, без видимых усилий шла с ним в ногу и при этом умудрялась отвечать на его реплики.
– Видишь ли, – говорил он, не умеряя хода, – я открываю уже вторую по счету Всемирную выставку в Барселоне. Во время предыдущей я был двухлетним сопляком и, естественно, ничегошеньки не помню, но мать мне про нее часто рассказывала. – Его воспоминания о детстве всегда носили официозный характер: его отец, дон Альфонс XII скончался до его рождении. – Я был королем Испании еще в утробе матери, – с гордостью говорил он. Принимавшие роды повивальные бабки и акушерки сначала воздали ему соответствующие почести и только потом отвесили шлепок по королевской попке, чтобы услышать его первый крик. Осознание своего величия очень сблизило его с матерью, которая умерла совсем недавно. – Когда человеку сорок четыре года, для него нет ничего нового: все идет своим чередом и, как минимум, по второму кругу, – пробормотал он, влезая в бронированный четырехдверный автомобиль, ждавший у входа, чтобы отвезти королевскую чету на Монжуик.
– Можешь говорить что угодно, – делал внушение Примо де Ривера своему денщику, – но я уверяю тебя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185