никто здесь не взглянет на меня косо, никто не возмутится, все ко мне привыкли – во всяком случае, так я думаю…
Я наблюдаю за миром людей, высматриваю и запечатлеваю моменты, когда судьба выхватывает кого-то из череды будней и окунает в жизненный поток, бурлящий горячей кровью, снимок подбирается к снимку, и вместе они образуют что-то вроде хроники нашего городка, и не спрашивайте меня, почему она сложилась так, а не иначе, спросите лучше того, кто днем и ночью высматривает добычу, целясь в нее, словно ружьем, моим объективом, да-да, спросите его, моего хозяина, обычно взгляд у него виноватый, погруженный в себя, но когда щелкает затвор, глаза его сужаются в щелку, зажигаются сумасшедшим пламенем, он родился на свет только для того, чтобы подсматривать, наблюдать за человечеством, и, кажется, уже не помнит, что сам принадлежит к этому племени, а с меня какой спрос, я всего лишь его слуга; мой хозяин обладает отличным нюхом, он долго учился своему ремеслу, но, когда он смотрит на объект, на его лице смятение и суеверный страх, такое вот у него хобби, и ничего особенного, вреда он никому не приносит, в городке, где почти ничего не происходит, такой человек, по-моему, очень кстати, и я благодаря ему хорошо узнал эти края, узнал и полюбил.
Острый взгляд иглой проходит сквозь меня, сквозь празднуемое под палящим солнцем торжество плоти, сквозь тело мужчины, проницательней любого гадальщика читает потаенное в глубинах сердец, а обратным током на подсматривающих изливается ясная, светлая благодать; возьмем девочку: в таком раннем возрасте она уже поняла про жизнь самое главное, сегодня под сенью умопомрачительной радуги ей выпала удача – увидеть праздник любви, и она перестала быть обычной школьницей, истомившейся от безделья за долгие каникулы, медленно, так медленно взрослеющей среди этого скучного, плоского пейзажа, я-то вижу, как в ее худенькой, еще не развившейся груди вспыхнул огонек, его теперь не загасить, он будет согревать эту грудь все те семьдесят или восемьдесят лет, которые девочке суждено прожить, по временам разрастаясь до всепоглощающего пожара и ярко освещая кромешную тьму ночи, а когда неистовство пламени будет спадать, взамен останутся обжигающие воспоминания, навек запечатленные каждой складочкой ее женского естества, иногда огонек будет подпаливать ей душу, лишать уверенности в себе, но он же станет драгоценным источником жизненной силы и надежды, он расцветит часть ее дней сводящим с ума многоцветьем, а в старости защитит от уныния и печали.
Что за крапинки мельтешат над любовниками, обстоятельно занимающимися своим делом, пчелы, это пчелы, да не обычные лесные, что собрали пыльцу с полевых цветов и спешат побыстрее нырнуть в мрачное дупло, – скучные, алчные, лишенные воображения, а отборные представительницы пчелиного рода, вечные странницы, перебирающиеся с места на место, повидавшие на своем веку множество ландшафтов, кроме разве что одного – безжизненного, зимнего, золотистые царицы, они путешествуют по земле вместе со своим хозяином, который умеет делать женщин счастливыми; пчелы закончили свою утреннюю работу и вместо того, чтобы снова лететь за пыльцой, устремились по следу мужчины, на пышные цветы, в которых утопает старое кладбище, они даже не взглянули, а все кружатся, кружатся над двумя людьми, которые никуда не торопятся, дружное жужжание напоминает причитания родителей, волнующихся из-за единственного сыночка, звонкий смех юных девушек, нечленораздельный речитатив молящихся фанатиков.
Может, они и в самом деле пытаются что-то сказать на своем гудящем языке: женщине – что теперь ее сердце сбежит от нее, переберется в чужие края, мужчине – чтоб не забывал о доме, или грозят навсегда покинуть улей, или распаляются перед тем, как впиться десятком жал в мерно качающийся, круглый, обгоревший до помидорной раскраски зад, подбавить женщине в кровь сладкого яда, чтобы ее страсть взорвалась вспышкой невыразимого наслаждения; странно они себя сегодня ведут, эти пчелы, хранительницы рутины и порядка, возможно, их безумные, хаотичные виражи свидетельствуют о готовности перечеркнуть прежнюю жизнь, поломать все ее налаженное устройство; хотя вряд ли, даже если они понимают смысл действия, совершающегося перед их никогда не закрывающимися фасеточными глазами, ни стыда, ни обиды испытывать они не должны – обычное слияние самца и самки, если б не было таких радостей, то незачем и жить, если б не было таких радостей, то не страшно и умереть.
А радуга не тускнеет, мощно изгибается над всеми нами – теми, кто смотрит, и теми, на кого смотрят, один конец прочной семицветной арки упирается в дальний край долины, где неорошаемая земля суха и бесплодна, много поколений подряд те угодья принадлежали одному семейству, самому алчному и себялюбивому во всей округе, там огромная усадьба с помпезными старинными воротами, и на самом видном месте – давно выцветший бело-красный штандарт с фамильным гербом, эта линялая тряпка до сих пор полощется по ветру, с давних пор окрестные жители взирали на этот дом, со всех сторон окруженный рощами и пастбищами, с завистью и почтением, словно от старых стен исходило золотистое сияние; когда-то, не так уж много лет назад, здесь угнездился ядоносный патриотизм, зорко приглядывавший за недовольными, обитатели усадьбы отлично умели морочить голову доверчивым простакам; те болтуны, мечтавшие вскарабкаться как можно выше, и ненасытные выжиги исчезли, как по мановению волшебной палочки, сразу после того дня, когда император впервые выступил по радио, интересно, что с ними сталось;
1 2 3 4 5 6 7 8