— Ты и вправду не хочешь, чтоб я тебе чего-нибудь купил? — снова спросил Барт.
Она покачала головой и с отвращением посмотрела на стакан молока, на поверхности которого уже собралась сметана.
— Ничего, милый.
Не могла же она рассказывать ему, что у нее тошнота подступает к горлу, что весь ее организм восстает при виде пищи, которую ей приносили, — жирных кусков мяса, непрожаренных отбивных котлет, вокруг которых уже застыл жир, водянистой тыквы, мятых черносливин, заварного крема с непроваренными комками и яичницы, о которой Шерли, ругаясь, говорила, что она делается из того же барахла, что и крем, только вместо сахара в нее соль кладут.
Иногда Джэн с отчаянием думала, что вообще никогда больше не сможет прикоснуться к пище. Она с тоской вспоминала аппетитные блюда, которые готовила ей Дорин. Когда она вспоминала о Дорин, ее начинали душить слезы.
— Ну, что пишет сегодня Дорин? — спросил Барт.
Джэн с трудом заставила себя собраться с мыслями, чтобы ответить на его вопрос.
— Все чудесно. Она прибавила еще два фунта. Ей дают какое-то новое лекарство. Доктора ею очень довольны. Она пишет, что в Конкорде очень хорошо и что лечение там первоклассное.
— Приятные вести.
Дорин поправляется, Джэн испугана и подавлена. При этой мысли он ощутил безотчетную грусть.
Джэн с горечью подумала, насколько все было бы легче и для нее и для Барта, если бы она, как Дорин, могла с самого начала поехать куда-нибудь, где за ней бы по-настоящему ухаживали, если бы с самого начала они не терзались этой вечной заботой о деньгах.
— Ты не напишешь ей от моего имени? — Джэн опустила глаза. — Сестра Конрик считает, что мне для полного отдыха неплохо было бы примерно с месяц не писать совсем.
Что-то оборвалось у Барта внутри.
— Ну конечно. А где письмо Дорин?
— В верхнем ящике.
Барт вынул письмо, и пальцы его при этом дрожали. Может, они нашли у нее еще что-нибудь. Уэстон сказал ему, что, когда больному запрещают писать, это обычно значит, что дела его не особенно хороши. Но он не находил в Джэн никакой перемены. Ничего, кроме того, что глаза ее смотрели все время куда-то мимо него. Это было так не похоже на нее. Но ведь тот же Уэстон говорил ему еще, что при туберкулезе ни о чем нельзя судить по внешности больного.
Простившись, наконец, с Джэн, Барт остановился поговорить с сестрой Конрик.
— О нет, ничего страшного, — ответила сестра на его расспросы, — просто я считаю, что если дать им в самом начале по возможности более полный отдых, то это только на пользу. А писать письма — это так утомительно.
— Мне показалось, что она что-то нервничает.
Сестра испуганно зашикала на него.
— Да, они все страшно взвинчены. У нас на той неделе был смертный случай, прошлой ночью был второй, ну, а ведь вы знаете, что за народ туберкулезники. У них примета: где второй, там всегда и третий. Так что мне на этой педеле достанется: каждая будет за температурой следить, как кот за мышью, и каждой будет казаться, что у нее кровохарканье началось.
— Но это же бесчеловечно так делать. А нельзя ли было б особенно тяжело больных совсем отдельно класть, как в мужской палате?
— Вы здесь много чего бесчеловечного найдете, мой мальчик, и в самом скором времени. Но мы все делаем, что возможно. У меня их здесь двадцать четыре души и двадцать две на веранде, так что прикиньте, как со всеми управиться, да еще женщине.
— Да я не вас имел в виду, сестра. Мне о вас Джэн много рассказывала.
— Ну, а теперь отправляйтесь, отдохните сами и не принимайте все это так близко к сердцу, а то вы здесь долго не продержитесь.
Сестра Конрик потрепала его по плечу и отправилась обратно в палату.
Глава 41

I
Тишина в третьей палате была обманчивой, под ее покровом таился страх. Поглядывая украдкой на соседок, Джэн думала, что об их мыслях нетрудно догадаться. Они молча измеряли себе температуру и записывали ее, не произнося ни слова. Каждая боялась взглянуть в лицо соседке. Каждая боялась, что в глазах ее прочтут этот немой вопрос, и каждая боялась прочесть этот вопрос в глазах соседки.
Завтрак они съели без обычных жалоб на еду, а многие даже съели все до крошки. И только миссис Лэмберт отодвинула тарелки, так и не притронувшись к ним. Взглянув на нее, Джэн торопливо опустила глаза и заставила себя приняться за безвкусный завтрак. Медленно, через силу, она все-таки съела его. В еде сейчас было ее спасение.
Вошла сестра Конрик. Она поздоровалась с преувеличенной веселостью, заявив, что это их счастье, что они сейчас в помещении, потому что на улице страшное пекло, дует западный ветер — вообще сущий ад. Она пересказала им несколько сенсационных санаторских сплетен, которые в другое время вызвали бы целую лавину жадных расспросов. Но сегодня все попытки сестры отвлечь женщин от их неотвязных мыслей о собственной судьбе пропали даром. Сестра остановилась у койки миссис Лэмберт и стала выговаривать ей за то, что она не съела свой завтрак.
Голова миссис Лэмберт конвульсивно дернулась на подушке, худая шея вздрогнула. Взглядом затравленного зверька она скользнула по палате, остановилась на мгновение на пустой койке у двери, потом снова встретилась с глазами сестры. Она поднесла обратную сторону ладони ко рту и, вздрагивая всем телом, прижимала ее к губам. Потом разразилась громкими неудержимыми рыданиями. Сестра Конрик вздохнула и отправилась за нюхательной солью.
Джэн взяла книжку и отвернулась, стараясь не слышать этих безудержных рыданий. Нет, ей нельзя расстраиваться, она не может позволить себе этого. Она приехала сюда выздоравливать и не позволит, чтобы из-за каких-то глупых суеверий у нее снова началось обострение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118