Ноздри Лиз раздулись.
– Они так же не ждут платы, как не ждешь ты, когда читаешь лекции в клубах иммигрантов!
– Приношу свои извинения. Но я хотел бы знать, считаешь ли ты, что они лучше осведомлены о положении вещей, чем правительство?
– Судя по тому, как оно себя ведет, – гораздо лучше. Разве ты не читал в сегодняшней газете сообщение военного корреспондента, который спрашивает, не собираемся ли мы последовать примеру немцев и, когда все кончится, сделать вид, будто мы ничего не знаем об ужасах, творящихся во Вьетнаме? А раз тебя это интересует, почему ты не пойдешь и не послушаешь сам, что могут сказать лучше информированные люди?
– Нет, благодарю. Когда я голосую за правительство, я тем самым признаю, что оно разбирается в политике лучше меня, точно так же, как оно признает, что я более компетентен в чисто юридических вопросах.
– И ты ничего не имеешь против планов эскалации этой ужасной войны, которые сейчас обсуждаются?
– Я считаю, что специалисты, обсуждающие их, разбираются в ситуации лучше, чем я.
– Даже несмотря на то, что некоторые наши газеты, многие ученые, писатели, епископы, римский папа и все остальные люди осудили эту войну?
– Все остальные ее не осудили. И я имею в виду не только себя. Есть немало достойных людей, которые считают, что у нас нет выбора, поскольку северовьетнамцы отказываются от переговоров.
Лиз с отчаянием возвела глаза к потолку.
– Я же дала тебе листовку с текстом официального заявления и точными датами, которые они предлагают для начала переговоров.
– Пропаганда! – презрительно бросила Элис.
– Со стороны американской прессы?
Мартин продолжал, словно не слыша их:
– Я не отрицаю, что мне эта война не нравится. Я вообще против всяких войн. Но если мое правительство после зрелого размышления сочло, что наш долг участвовать в ней, то я принимаю его решение, как бы неприятно оно ни было.
– Слепец ведет слепого, – сообщила Лиз потолку.
– В последней войне сражались такие люди, какими твоим друзьям никогда не стать, и твой отец в их числе! – вызывающе сказала Элис.
– Они знали, за что они сражаются. Правда, папа?
Мартин кивнул.
– А сейчас?
Мартин сказал, не отвечая на ее вопрос:
– Ты знаешь, что Манделей очень тревожит участие Лайши во всем этом?
– Очень многие наши друзья не могут найти общего языка с родителями.
Мартин обдумал ее слова, а потом внезапно спросил:
– А какие еще студенты участвуют в этой вашей деятельности?
– Сотни. Тысячи. Десятки тысяч, если взять и другие университеты. А по всему миру – многие миллионы.
– А кто они?
– Ты уже знаком с их типичными представителями. Лайша, Младший Мак, Ванесса, Руперт, твоя собственная любящая дочка.
Мартин не пожелал уклониться от темы и продолжал допрос:
– Из какой они среды?
– Тут полнейшее разнообразие. Лейбористы, либералы, коммунисты, протестанты, католики, атеисты. Богатые и не слишком богатые.
Мартин аккуратно расколол грецкий орех.
– Скажи мне одно: что вы надеетесь получить в результате?
– Наши жизни. Только это, и ничего больше, – Лиз положила руку на спинку его кресла и сказала с отчаянием в голосе: – Почему ты не хочешь понять, папа? Это же наше будущее. Вы ведь уже жили – и ты, и тетя Элис, и Мандели. Разве у нас нет права отстаивать свое будущее?
Оскорбленная тем, что ей отвели только прошлое, Элис воскликнула с горячностью:
– Это все Младший Мак! Как ты думаешь, что подумали люди, когда ты не позволила отцу внести залог за тебя и Лайшу, пока он не согласился внести его и за Младшего Мака?
– Что подумали? Наверное, что мне повезло, раз у меня такой богатый и влиятельный отец.
– Он и медицину хочет сделать социалистической и водится с коммунистами.
– Он се-кре-тарь Клуба… мира… в Тихом океане, – раздельно, точно ребенку, сказала Лиз.
– Это одно и то же. Они ведь против Вьетнама, как и лейбористский клуб, а там сплошь одни красные.
Мартин сказал ледяным тоном:
– Элис, раз и навсегда – я не желаю, чтобы за моим столом произносились подобные измышления. Я сам не симпатизирую лейбористам – далеко не симпатизирую, но наша лейбористская партия, как и английская, настолько антикоммунистична, насколько можно пожелать. Мы ни к чему не придем, если ты будешь утверждать подобные нелепости.
– Если он лишится стипендии, поделом ему, – продолжала Элис, словно ее не перебивали. – Я уверена, что Старый Мак будет не в состоянии платить за него. Это и сейчас, должно быть, забирает весь его заработок, хотя ему и платят бешеные деньги.
– Это у него ничего не забирает! – отрезала Лиз. – Помимо стипендии и конкурсных премий, которые Младший Мак получил в прошлом году, он дает уроки богатым студентам, которым не хватает ума заниматься самим.
– Меня не интересует, откуда у него деньги, – надменно произнесла Элис. – Я прошу только одного: чтобы моя племянница не якшалась с шайкой агитаторов.
– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я забилась в нору и засыпала ее за собой?
Мартин попробовал разрядить атмосферу.
– Если она больше не будет ходить на демонстрации, то против остального, полагаю, я возражать не имею права.
– А твои возражения чему-нибудь помешали бы?
Элис начала со стуком расставлять кофейные чашки.
– Не могу понять, почему молодежь с ума посходила из-за русских? Миссис Паллик говорит, что ее земляки натерпелись от них больше, чем от немцев.
– Это чистейшая глупость! – взорвался Мартин. – В твоем возрасте такая неосведомленность об общеизвестных фактах граничит с полным невежеством.
– Ну конечно, если ты намекаешь, что я лгунья…
– Я ни на что подобное не намекаю. Просто твои сведения неверны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103