— скомандовал Щетка. — Больше жизни, вся страна на вас смотрит.
— Не забывайте, что вы играете детей, которые отправляются в первое межпланетное путешествие, чтобы проникнуть в тайну космоса, — добавил Щербатый. — И тихо, ша, ни слова.
— Я бы хотела в конце с Птером, — попросила Майка.
— Пожалуйста. Это даже недурная идея. Только, ради бога, тихо.
Гримерши еще бегали вдоль рядов со своими губками, костюмерши еще поправляли на нас скафандры, пани Сивилла втискивала под пластик свои округлости, а Щербатый уже завопил на весь аэродром:
— Готово!
Тогда Лысый, он же Плювайка, пожевав сухими губами, крикнул:
— Камера!
По этому сигналу мы двинулись к ракете, которая за ночь стала как будто немного новее и просторнее.
Майка словно бы ненароком взяла меня за руку, поглядев при этом очень выразительно, будто хотела подчеркнуть, как ей важно, чтобы нас навеки запечатлели на пленке держащимися за руки.
— Не забыл про мой день рождения? — шепнула она.
— Ну что ты. Не забыл, конечно.
— Приходи к семи. Только обязательно.
Котенок Пузырик, прыгая бочком, как козленок, хватал всех подряд лапками за скафандры, но при этом следил, чтобы ненароком не выйти из кадра. Все им восхищались, а Щетка у нас за спиной хрипло шептал:
— Во дает, этот наверняка будет артистом. Где-то над аэродромом запел первый весенний
жаворонок. И я почувствовал себя настоящим космонавтом.
— Здорово, что мы вместе. — Майкины пальцы пощекотали мою ладонь. — Ты не представляешь, как я рада.
— Я тоже ужасно хотел с тобой познакомиться.
— Не врешь? Честное слово?
— Честное-пречестное. Крест на пузе.
— Колоссально! Это будет лучший фильм в мире.
— Потому что ты в нем снимаешься.
— Потому что мы в нем снимаемся.
Мне захотелось подпрыгнуть, высоко-высоко, и повиснуть над огромной плитой аэродрома, и крикнуть что-нибудь всему миру или, по крайней мере, моему городу, пану Юзеку из авторемонтной мастерской, Буйволу, Цецилии, честолюбивому режиссеру, Хозяйке в прозрачном костюме, осыпанному почетными наградами сценаристу и пани Зофье, которая борется с ожирением. Но я только громко вздохнул, и все стали на меня оглядываться.
Пани Сивилла уже поднималась по ступенькам в ракету, деловито покачивая бедрами, сценарист потирал руки, на губах режиссера расцвела улыбка плохо скрываемого удовлетворения, и в этот момент кто-то выскочил из толпы зевак, сгрудившихся возле ангара, и ужасно грубо схватил меня за ухо. Пытаясь освободиться, я изо всей силы тряхнул головой, и мы влетели в темную пасть ракеты.
— Стоп! — крикнул режиссер. Примчался белый от ярости Щербатый.
— Вы что, рехнулись? — закричал он, в свою очередь хватая моего отца за лацканы. — Испортить такой кадр, почти шестьдесят экранных метров! Кто вы такой?
— Я — его отец, а он прогульщик.
— Отец не отец, здесь снимается кино. Вы загубили труд многих людей. — Щербатый еще притворялся взбешенным, хотя полученная от отца информация несколько его охладила.
— Меня это не касается. Петр, немедленно домой.
К нам подскочил Щетка.
— В чем дело, тысяча драных чертей! — уставился он на отца налитыми кровью глазами разбойника, страдающего бессонницей. Отец немного сбавил тон.
— Послушайте, это безобразие. Ребенок неделю не ходит в школу.
— Такой ты сирота, Гжесь?
— Вы, наверно, меня неправильно поняли, — неуверенно сказал я.
— Ах так? — Отец побагровел. — Ты еще и сиротой прикинулся? Ну погоди, вернемся домой…
Но тут к нам подошел режиссер. За ним прискакала девица, которая хлопала дощечкой и таскала с собой сценарий.
— Повторять или не повторять, пан режиссер? — скучным голосом спросила она.
— Что повторять? — рассеянно пробормотал режиссер.
— Ну дубль этот. Под конец в кадр влетел какой-то посторонний.
— Это предок Птера, — мстительно сказал Щетка. — Папаша вон того Гжеся.
Лысый, то есть режиссер, подошел к отцу и принялся угрожающе сплевывать, сверля его взглядом. Продолжалось это очень долго; видимо, режиссер раздумывал, повторять дубль или не повторять. Но отец с непривычки стал проявлять признаки беспокойства. Он смотрел в землю, шаркал ногами, даже разок тихонечко застонал.
— У меня, кажется, есть на него права? — наконец несмело заговорил он.
Режиссер стал плеваться еще ожесточеннее и быстро сказал:
— Повторяем. Это может быть любопытно. Поглядим на экране.
У отца на лбу выступили первые капли пота, и он даже глуповато заулыбался.
А наш режиссер, Лысый, продолжал сплевывать, и за ним невольно стали плеваться и мы. Плевался Щербатый, плевался Щетка, плевались переодетые в космонавтов дети, плевались мы с Майкой. Последним, все с той же глуповатой улыбкой, начал плеваться отец.
— Это отец Птера. Хочет разорвать договор, — наконец пожаловался Щетка.
— Я все понимаю, — оправдывался отец, не переставая сплевывать. — Но как же учеба, школа?
— Очень уж он хорош. У него талант. Он мне нужен, — рассеянно произнес режиссер.
— Ну да, конечно. Но моя жена, да-да, моя жена, она не желает, то есть, вернее, сомневается, точнее говоря, волнуется. — И замолчал, быстро жуя губами.
— Очень рад, — продолжал занятый своими мыслями режиссер. — Приятно было познакомиться. Вы ведь сыграете еще в одном дубле, правда? Все по местам. Приготовиться к съемке.
Он машинально пожал изумленному отцу руку и вернулся к камере. А Щетка хлопнул моего предка по плечу рукой, тяжелой от рубцов и шрамов.
— Не горюй, старина, мы найдем твоему Гжесю репетитора. А теперь марш на место. Влетишь в кадр, когда Хозяйка начнет подниматься по ступенькам. Не раньше. Усек?
Сам Щербатый проводил перепуганного отца к ангару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70