В первую очередь разобрался бы с разными дурацкими загадками, которые не дают нам покоя. Я бы не пытался увидеть нашу Землю через тысячу лет: вдруг нас ждет что-то страшное; не старался бы угадать судьбу своих близких и проникнуть в удивительную тайну, которую скрывает в себе наша смерть. Почему-то я чувствую, что лучше этого не знать. По крайней мере пока.
Пожалуй, я бы ограничился самым простым. Захочется мне, к примеру, проучить воришку, который с большим трудом стянул у прохожего кошелек и, очень довольный собой, весело посвистывая, возвращается домой. Я бы незаметно вытащил добычу у него из-за пазухи, чтобы поглядеть, какую дурацкую рожу он состроит, обнаружив отсутствие плодов своего преступления. А еще неплохо было бы попасть в далекую экзотическую страну, когда там будут фальсифицировать результаты выборов. Я бы терпеливо подождал, пока счетные комиссии, трудясь в поте лица и жутко нервничая, благополучно подделают бюллетени, и только тогда, в последний момент, восстановил все, как было. Страх подумать, что бы там началось. Или представьте себе самонадеянного полководца, например гетмана, который готовится к бою с несчастным, многократно уступающим ему в силе противником. Гетману уже мерещатся ордена, новое высокое звание, торжественные парады и всякие другие вещи, которые снятся по ночам таким зазнайкам. А я ему потихоньку заклепаю все пушки. Вот будет потеха, когда он, теряя портки, припустит наутек с поля боя, преследуемый какими-то затурканными недотепами.
Возможно, я и для Буйвола что-нибудь сделаю. Предположим, сидит Буйвол и подбирает остатки соуса с тарелки последней корочкой хлеба, страдальчески вздыхая, потому что ни капельки не наелся. Я бы подсунул ему кусок окорока — розовый, с большой белой костью, а потом второй, третий, четвертый, пятый. Хотя не уверен, стоит ли овчинка выделки, — ведь на все эти колдовские штучки уйдет добрых несколько лет, если не больше. Пожалуй, лучше прокрасться на педсовет и послушать, что о нас говорят учителя. Заодно я бы мог переправить в журнале отметки, все двойки, например, переделать в жирненькие пятерки. Или нет, на это тоже жаль тратить время. Будь у меня шапка-невидимка, я бы занялся совершенно другим делом. Признаться, именно поэтому идея с шапкой-невидимкой и пришла мне в голову. Я бы отправился к Майке. Сколько можно на нее пялиться, постоянно возле нее вертеться и вообще… даже неловко. Короче, я бы незаметно вошел к ней в комнату, сел напротив и сидел сколько влезет. Смотрел бы на ее серьезное лицо, на тонкие руки, на чуть-чуть слишком пухлые пальцы, которые, кстати, ее нисколько не портят. И узнал бы все ее тайны, и мне ни капельки не было бы стыдно, потому что тайны у нее очень красивые.
Но когда я об этом думаю, то начинаю понимать, что куда лучше было бы ходить к ней безо всяких шапок-невидимок, — пусть бы она меня просто к себе приглашала, пусть бы ей это было приятно. Ведь что получается: благодаря своей волшебной силе я могу делать все, что пожелаю, даже против воли других. И всего добиваюсь, но, кроме меня, никто в этом как бы не участвует и все вынужденно мне уступают. Однако без партнеров в игре, которая называется жизнью, я буду чувствовать себя страшно одиноким. Буду слоняться как неприкаянный среди обыкновенных людей, скованный своей волшебной мощью, которая радости не приносит.
Эх, какое счастье, что не существует ни волшебных палочек, ни дурацких шапок-невидимок.
— Гжесь, у тебя что, третья ступень отвалилась? — потряс меня за плечо Щетка. — На орбиту вышел?
— Вот именно. Лечу в космос, — невнятно пробормотал я.
— Мы тебя ищем по всему аэродрому.
— А что случилось?
— Ну ты и сказанул, Гжесь. Мы снимаем кино. На Плювайку наконец-то нашло вдохновение. А ты по грибы подался?
— Тут такое творилось! — вмешалась Майка. — Пани Сивилла отказывалась выходить на площадку. Все на коленях ее умоляли, и только я сумела уговорить.
— У нас земля под ногами горит. Все на ушах стоят. Если б еще солнышко высунулось… А кто это тебе, Гжесь, изодрал скафандр?
— Не знаю. Сам порвался.
— Костюмерша! Костюмерша! — завопил Щетка. — Быстро ко мне с ниткой.
Прибежала старушка с кучей булавок во рту и стала трясущимися руками зашивать швом «ришелье» драный скафандр.
— J'aime, — тихо сказала Майка.
— Что?
— Ничего. Повторяю слова. J'aime, tu aimes, il aime.
— Стоп! Что вы делаете? Стоп! — вдруг заорал Плювайка, то есть Лысый.
— Что я делаю? — задрожала от страха старушка
— Да, чем вы там занимаетесь?
— Зашиваю скафандр.
— Люди, я вас всех перестреляю! Не могу больше! — Режиссер, сжав кулаки, стал колотить себя по седоватым вискам. — Кто вам велел зашивать?
— Пан Щетка. Пан Щетка велел, — наябедничала старушка.
— Пан режиссер, мальчишка совершенно испортил костюм, — с важным видом вмешался Щербатый, хотя заметно было, что и он сдрейфил.
— Это как раз хорошо! Он должен быть ободранцем. Ребенок больше вас понимает!
— Забирайте свои булавки и марш отсюда, — нисколько не смутившись, скомандовал Щетка, подталкивая костюмершу.
— Пан режиссер! Пан режиссер! — завыл Щербатый. — Солнышко вылезает! Сейчас этот ошметок уберется… — Он показал пальцем на затянувшую полнеба тучу.
— Начали! — крикнул режиссер. — По местам.
— Зажечь свет! Агрегат! — мгновенно откликнулись светики.
К нам подбежал Щербатый весь в замше и нейлоне — ни дать ни взять голливудский режиссер.
— Строимся, дети! Скоренько. Ты в конце, помнишь? — придержал он меня за плечо.
— Можно, я пойду с ним в паре? — быстро спросила Майка.
— Можно. Только не трепаться.
Майка взяла меня за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70