Медленно поднялся, нечаянно наступив Терпу на руку. Эва стояла спрятав лицо в ладони, плечи ее судорожно вздрагивали. Себастьян беспомощно гладил девочку большой, кошмарно кривой лапой, а седенький старичок покатывался со смеху, утирая обильные слезы.
— От раскуролесились, от молодость, от дурость.
И тут Эва, точно обезумев, бросилась вниз к реке. Она летела по склону холма, а потом по заболоченному лугу, как листок белой бумаги. Стайка птиц рассыпалась перед ней с резким криком, но снова вернулась, вероятно у них поблизости были гнезда. Себастьян кинулся за Эвой вдогонку. Он мчался, как носорог, с рычанием, похожим на отдаленный гром. Все вокруг, казалось, оцепенело, скованное каким-то страхом, болью, каким-то дурным предчувствием.
Я догнал их на самом берегу. По черному жирному обрыву они скатились в воду, в которой отражалось небо и высокие облака.
— Надо держаться вместе, тут может быть глубоко, — крикнул я.
— Ты прав, — опомнился Себастьян. — Река сильно разлилась.
Я протянул Эве руку, но она резко ее оттолкнула.
— Ненавижу, — прошипела.
Вода начала нас сносить. Мы ухватились за шкуру Себастьяна, который энергично перебирал передними лапами, демонстрируя классический собачий стиль.
— Погодите, аманы! — певуче кричал где-то за кустами серебристый старец. — Куда вас черт понес? Вы еще не сказали, где живет наш Винцусь!
— Вашего Винцуся добрые люди давно удавили! — рявкнул Себастьян.
Нас вынесло на середину реки. Прозрачные водяные пауки скользили по гладкой поверхности, точно на лыжах.
— Это как же так? Быть не может, — негромко причитал Константий, пробираясь сквозь густой ольшаник. — Он не по злобе. Он всех любит.
Себастьян натужно сопел и все быстрее колотил лапами по воде. В его словно налитых чернилами глазах притаился панический страх. Но до берега было уже недалеко. Мы попытались встать, но слишком рано и не достали дна. Я хлебнул не меньше литра воды. Наконец мне удалось уцепиться за нависавшие над водой шершавые ветки. Тяжело дыша, мы вскарабкались на согретую солнцем лужайку, по которой скакали какие-то веселые птички на страшно тоненьких ножках.
— Уже день, — сказал Себастьян, а я с удивлением заметил, что он избегает моего взгляда. — Пошли, нам еще идти и идти.
Но тут на другом берегу кто-то застонал, а может, заплакал. Эва вдруг уселась в высокую траву, называемую кукушкиными слезами. Мы услышали треск ломающихся веток.
— Эвуня! — крикнул Терп. — Не уходи! Поиграем в серсо, сходим за медом на пчельник, а вечером будем считать падающие звезды!
Эва поспешно вскочила и в панике заметалась по лугу, точно ища выход из запертой комнаты.
— Эвуня, ты там без нас пропадешь! Не уходи! Раздался громкий всплеск, и под кустами ольшаника что-то забурлило.
— Помогите! — с трудом разобрали мы невнятное восклицание. — Эвуня, дай руку!
— Он тонет! — крикнула Эва и бросилась обратно к реке.
Мы с Себастьяном помчались за ней, не обращая внимания на хлеставшую нас высокую крапиву. Эва беспомощно барахталась в жирном черном иле.
— Помогите ему, почему вы стоите?
Но кусты ольшаника были неподвижны, вода бесшумно бежала на юг, к городу, в горячем насыщенном запахом мяты воздухе плыл, покачиваясь, обрывок белой паутины, предвестник бабьего лета.
— Он утонул! Навсегда утонул, — зарыдала Эва.
— Наверно, вернулся на свой берег, — тихо прошептал Себастьян.
— Нет, утонул, я знаю.
— Никто ничего точно знать не может. Нам пора возвращаться, — неуверенно сказал я.
— В усадьбу?
— Нет, к себе.
— Ты никогда не забудешь его имени. Помнишь почему?
— Помню, — шепнул я.
— Ты так страшно его душил.
— Не теряйте времени, — завел свою песню Себастьян. — Нам далеко идти.
— Подождите еще минутку.
— Зачем?
— Сама не знаю.
Мы долго стояли молча. Я посмотрел наверх: очень высоко под горячим желтоватым небосводом почти неподвижно висел полосатый бело-голубой воздушный шар. Он застыл над долиной, а вернее, над широким распадком, глядя на одинокого ястреба, на заболоченные луга, на трудолюбивую реку, на нас, задумавшихся каждый о своем. Но ничего необычного в этом не было. Должно быть, топографы или картографы измеряли сверху землю, разогретую предосенним солнцем.
Себастьян деликатно подтолкнул Эву. Она послушно, понурив голову, зашагала вперед. Мы вышли на дорогу, вымощенную булыжником. Я знал, что Эве и Себастьяну, как и мне, хочется обернуться и в последний раз поглядеть на то, что остается позади. Но мы продолжали идти навстречу солнцу.
— Я потеряла свой камень, — тихо сказала Эва.
— Где? — вздохнул Себастьян.
— Кажется, на том берегу.
— Вернемся? — без энтузиазма предложил Себастьян.
— Теперь уже все равно.
— Теперь все равно, — опять вздохнул Себастьян и поднял на меня свои точно залитые синими чернилами глаза. — Говорил я? Оттуда ничего нельзя приносить.
— А как бы мы иначе спаслись?
Себастьян не ответил. Он шел за Эвой и почтительно обнюхивал округлые камни, по которым она ступала. А я вдруг подумал, что, возможно, он никогда не был знаменитым путешественником, английским лордом. Что в прошлой жизни Себастьян был маленьким, ужасно заносчивым и зловредным пекинесом, а в будущем станет просто веселым беспородным псом из дачного поселка, отчасти любителем пожить за чужой счет, отчасти шутом, но прежде всего — обыкновенным добродушным нахалом.
Дорога петляла между отвесными стенами молодого дубняка. Иногда за деревьями мелькала одинокая хата, утопающая в бурьяне, глядящая на нас подслеповатыми оконцами, иногда мы опережали большие, везущие на мельницу зерно подводы, с адским грохотом катившие по булыжнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70