Приподняла крышу домика, мы на секунду увидели крошечную мебель и малюсенькую лестницу, но Эвуня тут же закрыла крышку. И швейцарский домик начал наигрывать негромкую мелодию, а я догадался, что это старинная музыкальная шкатулка.
Пока я сидел на корточках под дверью, у меня затекла нога и по ней забегали мурашки; я хотел пошевелить стопой, но то ли сам зацепился за Себастьяна, то ли он споткнулся о мою ногу — короче, внезапно мы оба с диким грохотом ввалились в комнату.
Эвуня вскочила с кресла. Себастьян попытался быстро подняться, но только скользил костлявыми лапами по вишневым доскам пола, скользил и скользил, принимая все более комичные позы и в отчаянии бормоча:
— Прошу прощения, извините, пожалуйста, мы хотели как лучше, то есть мы, так сказать, с коллегой располагаем некоторыми сведениями, в связи с чем хотели бы помочь, да-да, именно помочь, а вернее, в случае необходимости оказать помощь, словом, с помощью помощи помочь освободиться.
Наверное, он так бы и елозил по полу до поздней ночи, если б в какой-то момент не растянулся во весь рост. И, конечно, притворился, будто лежать так ему очень удобно. Девочка все это время стояла около нас, приложив палец к губам.
— Меня никто не сумеет освободить, — тихонько вздохнула она. — Никому это не удастся. Терп всех убьет.
— Кто? — хрипло спросил я.
Эвуня посмотрела в мою сторону, но я не мог бы с уверенностью сказать, что она меня видит.
— Он. Терп, — повторила шепотом. — Боже, были бы живы мои родители…
Кругленькая слезинка упала с ее неправдоподобно длинных ресниц на щеку. Очень странная слезинка, в которой сверкнул отблеск зеленых листьев каштана, красные блики заходящего солнца, холодная синева безоблачного неба.
Себастьян вдруг начал задыхаться. Хрипел, храпел, хватался лапами за свою огромную черную морду.
— Пожалуйста… убежим вместе… навсегда… я знаю путь… на другую планету… к хорошим людям…
Эвуня на минуту заколебалась, но потом решительно сказала:
— Нет. Не сегодня. Может быть, в другой раз. Я должна отыскать что-то очень важное, для меня это самая дорогая память.
— Заклинаю вас, — прерывающимся голосом завыл Себастьян. — Завтра, возможно, будет уже поздно. Бежим. Все готово в дорогу.
— Тише. Умоляю. Не сегодня.
И вторая слеза скатилась из второго глаза. Я почувствовал странный соленый вкус во рту.
— Он уже сюда идет. Я слышу его шаги. Он вас застрелит, — с отчаянием прошептала она и подтолкнула нас к двери.
— Мы вернемся, — тихо всхлипнул Себастьян, покорно скользя по полу. — Не отнимайте у нас надежды.
— Хорошо. Я буду ждать. Все время буду ждать. Пока, мои рыцари.
Ошеломленные и взволнованные, мы выкатились на темную веранду с выбитыми стеклами. Где-то кто-то пел протяжным печальным голосом — то ли за рекой, то ли еще дальше, в дремучих лесах, в высоких, как хлеба, травах, на болотах, где по ночам пугают людей блуждающие огоньки; таким мне представлялся мир, окружавший долину.
Невдалеке, по-видимому за углом дома, снова глухо прозвучал выстрел.
— Бежим, старик, — простонал Себастьян.
Мы опрометью бросились к малиннику и сразу окунулись в душный воздух, насыщенный резкими предвечерними запахами. Не разбирая дороги, помчались по направлению к железной ограде.
— Ох, бляха муха, — вдруг прошипел Себастьян. Я хотел спросить, почему он ругается, но в этот момент почувствовал, что какое-то чудовище цапнуло меня зубами за ногу. Вцепилось мертвой хваткой, крепко сжало зубами голень. Я с криком обернулся, но позади никого не было. Только мерно покачивались красные веточки малины, которые я задел. Левая нога утопала в буйной траве. Я раздвинул стебли. Две страшные зубастые железные скобы пожирали мою бедную ногу, точно спаржу. Себастьян смотрел на меня с жуткой болью в черных глазах.
— Я попался в силок, — неуверенно сказал я.
— Гораздо хуже, старик. Это капкан.
— А ты?
— Я — в силок. Это, конечно, чепуха, но лапами не пошевелить. Если б ты мог подойти и помочь…
— Хорошо тебе говорить. Этот капкан мне сейчас ногу перегрызет.
Себастьян долго молчал.
— Все, конец, — наконец проговорил он. — Надо смириться.
— Это как понимать, приятель?
— Мы позовем на помощь. Он, этот Терп, придет и…
И осекся, уставившись в небо. Можно было подумать, сейчас завоет на бледный призрак луны, маячивший над крышей усадьбы.
— И что? — спросил я.
— И нас застрелит.
— Застрелит?
— Да, старик, просто застрелит. Я тебя, кстати, предупреждал. Мне-то плевать. Я готов к самому худшему. Все равно жизнь осточертела. Конец так конец. Я не против.
— Да это же игра. Чего ты несешь? Перегрелся, что ли?
— Игра там, у нас во дворе, — мрачно произнес Себастьян. — Отсюда не возвращаются.
— Но мы ведь однажды вернулись.
— Потому что я знаю секрет. Но на этот раз ничего не получится. Кто рискует, старик…
Где-то рядом раздался шорох. Кто-то, борясь с колючими ветками, продирался сквозь малинник.
— Наберись мужества, чтобы с достоинством взглянуть в глаза смерти, — сдавленным голосом сказал Себастьян. — Прощай, старик.
Мы напряженно вглядывались в гущу малинника. Из кустов медленно высунулась седенькая голова, загорелое лицо с белыми, точнее, зеленоватыми усами, а затем и вся тщедушная фигура старика в рубашке без воротничка, в диагоналевых штанах и огромных валенках, подбитых кусками старой покрышки.
— От и вляпались, — сказал старичок с очень странными интонациями — то ли певучими, то ли жалобными.
— Он говорит, плохи наши дела, — быстро перевел Себастьян. Старичок согласно закивал серебряной головой.
— Выпустите нас, — повелительно сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70