Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче…
– Попрощались? – спросил Молчок у пожилой толстой женщины с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в головье. – Крышку давай! – скомандовал он Мишке.
– Цветы гроба уберите, покрывалом прикройте.
Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул
– за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и тут-тук-тук – гвозди о рта – забил.
– Сейчас мы подымем, а вы тележку – под гроба на себя примете, – руководил Молчок. – Заходи, Воробей. Мишка, веди его.
«Веди», – значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое головье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его – тоже идущего задом – между мешающими оградами, по неровной почве, чтоб, не дай Бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.
Так, не торопясь, – быстрят только кошки да блошки – дошли до свежевыработанной кучи, поставили гроб на осевший под тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.
– С ломом давай, – буркнул Воробей, – неудобно.
– Давай. Ложи.
Мишка положил лом поперек могилы – подергал: не телепается ли. Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси Бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.
Молчок натянул веревки.
– Ну, готов?
Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловил. Натянул свои концы – гроб тяжело завис над могилой. Мишка вытянул лом.
– С Богом! – негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.
Воробей травил чуть медленнее: гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.
Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба – ноги, – чтоб Воробей смог вытянуть веревку – под головья. Затем быстро выбрал свою.
– По горстке земли киньте… Монеты медные, если есть.
Родственники заплакали и, оскальзываясь, потянулись к могиле, завозились в карманах, подыскивая мелочь.
Воробей закурил. Мишка через локоть сматывал веревки в скрутку.
– Не мелко, сынок? – спросила старуха.
– Как положено, мамаша, по норме.
– Ну-ну, хорошо, милый, закапывайте.
Закапывать – своя наука. Первое: нельзя, чтоб штык на штык шел, – руку секануть можно. Да и ноги товарища в земле не заметишь – в кость засадишь. Второе: все в свое место кидают. Один подбой швыром заваливает, другой – как веслом на плоскодонке – греб под себя делает, третий – свою землю с чужих холмов и с дорожки к могиле скучивает.
– Живые цветы давайте. Корзины давайте… Венки потом. Тюльпаны сюда давайте! – Молчок взял тугой букет гладиолусов, положил на землю и, прижав сапогом, отхватил концы сантиметров на двадцать, чуть не до цветов.
– Зачем это? – ахнула бабка.
– А чтоб у них ноги не выросли… Пьянь с могил цветы собирает – да на б А куцые кому они нужны?.. Глядишь, и полежат. На девятый придете – приятно, спасибо скажете.
– Хорошо, хорошо, сынок. А я-то, дура старая, думаю, чего он цветы портит…
– Теперь венки давайте.
Венки Молчок составил шалашиком над холмом. Осмотрел все по-хозяйски, отошел в сторону.
Главная женщина пододвинулась к Мишке, стоявшему к ней ближе всех, и сунула ему свернутые трубочкой деньги.
– Бригадиру, мамаша. Вот ему… – Мишка указал на невозмутимого Молчка. Женщина подошла к Молчку.
Следующий был военный. Вояк хоронить не любили: трескотни много, а толку чуть – не раскошеливаются.
И при жни холява сплошняком: одежда бесплатно и харч, и здесь то же самое… Их не родственники, а армия хоронит. Родственники по команде слушаются распорядителя – с повязкой и тоже военного. И плачут по команде, и прощаются. И не дай Бог, сомнут порядок, черед нарушат: который с повязкой – рычит, как некормленый.
Сегодня хоронили капитана. Он и по армии капитан, и капитан команды. Хоккеист ЦСКА.
Молчок его фамилию помнил по тем временам. Смотрел его на «Динамо». Не Майоров, конечно, но тоже дай Бог играл. И жена у него молодая.
Впереди фотографию понесли, в уголке черной лентой перехваченную. Потом
– на красных подушечках – медали, немного, правда, капитан-то молодой был. Крышку с приколоченной сверху через козырек фурой.
Потом капитана товарищи понесли. Жену его под руки вели, родственники, еще народ, военные в основном, оркестр сзади тоже солдатиков. Здешних не берут, платить надо, они опять на холяву. Солдатикам – им чего не играть?.. Правда, играют они плохо. До лабухов-то им далеко. Те – хоть и тепленькие, а музыку ведут плавно, без дерготни. Понятно почему: солдатики сегодня на похоронах – а завтра на танцах дуют, а эти, краснорожие, всю дорогу жмуров работают. Наблатыкались.
Процессия медленно текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики – видно было – тормозили себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.
На девятом участке, метрах в десяти от могилы, давно уже перетаптывались автоматчики комендатуры – стрелять холостыми. После гимна.
– Воробей! – крикнул Стасик, остановившись неподалеку.
Мишка остановился. Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:
– Чего?!
– Тебя зовет.
– Чего там? – крикнул Воробей Молчку и обернулся к Мишке: – Иди докрашивай, я сейчас. Воробья не было долго.
Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами – забить в стойки, когда показался Воробей.
Воробей шел медленно, палец во рту – драл ноготь.
– Тебя сейчас урыть? – прохрипел он, входя в ограду. – Или завтра? Когда ребята сойдутся?
Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.
– Смотри под ноги, сука!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23