На счетчике, кстати, ничего нового не было, платили перед гастролями. Юрий так и застал эту картинку, очень мило. Он объяснил Наташе на пальцах. Наташа ойкнула и убежала за шкаф одеваться. А мальчишка-электрик басом сказал Юрию: «Не беспокойтесь, молодежь сейчас ко всему привыкла». В тоне его сквозило снисходительное превосходство, будто Юрий кастрат или ему за восемьдесят. Развитые мальчишки пошли нынче в электрики. С юмором.
Юрий, наконец, встал. Наташа все еще лоск наводит, долго. Закурил натощак опять, гнусная привычка. Подошел к окну. Окно не слишком замерзло. Из окна открылся Юрию двор во всем великолепии. Посредине двора две женщины в ватниках старательно разгребали сугроб лопатами. Несколько поодаль стояли трое мужчин в хороших зимних пальто. В ботинках. С серьезными лицами. В их позе сквозило вековое ожидание. Рядом лежали вакантные лопаты.
Мужчины переминались. Поглядывали на часы. Следили за женщинами. Как они поднимают снег. Как тяжело отбрасывают. Слишком близко кидают. Мужчины оглядывались на дом. Бессмысленно застывали на месте. Делали несколько шагов влево. Делали шаг вправо. Топтались на месте. Обменивались замечаниями. На подбор здоровые бугаи. Васнецов. Было больно смотреть, как они маются.
Юрий умылся. Сбегал вниз за газетой. Успел прочитать. Опять подошел к окну. Женщины все так же тяжело шевелили большими валенками. Нагребали. Отбрасывали. Мужчины держались поодаль той же скульптурной группой. Озирали дом. Топтались и мучались.
«Нет, это не Васнецов, – вдруг понял Юрий. – Это же Беккет по-домоуправски – „В ожидании Годо“. В ожидании, а не выскочит ли на вакантную лопату и трех ответственных мужчин неосторожная домохозяйка? Нет, не выскакивала. И мировая тоска обступала ответственных мужичков от такой малочисленности воскресника. Иногда в них даже брезжило: реплика – „А не помочь ли нам?“ Ремарка: „Не двигаются“. Вечная Беккетовская ремарка. Реплика себе: „Ничего, не сдохнут, всем не поможешь“.
– Ты чего же мне не кричишь? А у меня что-то голова закружилась. Я в ванну легла и чуть не заснула. Так волосы промылись! Пощупай…
– Тише, – сказал Юрий, будто их можно спугнуть, там, во дворе. – Поди сюда.
Наташа взглянула и засмеялась. Волосы ее щекотали Юрию щеку. И пахли сухой и чистой травой, хотя были мокрые. Сухой и чистой травой из старого парка, в которую хорошо ткнуться носом с разбегу и быстро-быстро вдыхать, как собака. В Ивняках осенью Юрий помнил такую траву, больше нигде.
– Только сейчас по-настоящему понял Беккета, – сказал Юрий. – Передает самый дух.
– Сыграть бы, – сразу переключилась Наташа. – Нам, наверно, и не сыграть. Не сумеем. Другое все совсем – и настрой и актерские приспособления. Хоть бы когда попробовать!
– Другое, – сказал Юрий. – Одна голова на сцене, и вся она мрачно тоскует. Помнишь, читали? С волосатыми руками рядом не можешь сидеть, а туда же, Беккета ей подавай, разохотилась.
– Сравнил! – засмеялась Наташа. – А это разве у него, с головой?
– Кажется. Все равно. Интересно бы, конечно, попробовать. Только мне все-таки, извини за наивность, необходимо поднимающее начало. Хоть какой-то просвет, хоть намек. Чтобы кто-то внутренне сдвинулся в пьесе. Куда-то. Иначе, по-моему, проще раздать зрителям по пачке стрихнина. И все.
– Зачем же сразу по пачке?
– Искусство должно все-таки помогать жить, как ни крути, – докончил Юрий.
Получилось как-то пресно-серьезно.
– А мне ужасно иногда хочется, – мечтательно сказала Наташа, – просто поговорить с ним. Ну, по душам, что ли. Просто поговорить. Чего он сам думал, когда писал, и для чего…
– С Беккетом? – улыбнулся Юрий.
Наташа важно кивнула и удалилась в кухню.
Пока она жарила там яичницу, Юрий все крутился вокруг этих мыслей. Все бы, конечно, попробовать – для тренажа, для актерского диапазона. Но ради чего? Нужна до зарезу, давно нужна настоящая пьеса про сейчас. Которая помогла бы людям думать, чувствовать. Созревать. Мы толчемся в очередях, ставим рекорды, любим детей, считаем квадратные метры на душу, выполняем план, шепчем женщине глупые, единственные слова и ловим известия, тревожно тряся головами. И все это нужно выразить, не потонув в мелочах. Была же когда-то «Оптимистическая». «Дни Турбиных». «Шторм». Та же «Любовь Яровая». А иначе – зачем?…
– Бутылки надо сегодня снести, – сказала Наташа.
– Пора? – сказал Юрий. – Вот именно бутылки.
– Еще два дня жить. А жить мы не умеем, Мазини. Неэкономны. Кружок, что ли, взять во Дворце пионеров?
– Какой из тебя кружок? – засмеялся Юрий. – Только головы школьникам вскружишь, разбудишь нежелательные эмоции.
– Сама не пойму, почему я так с ребятами не умею. Скучно мне с ними. Все им, им, а они тебе – ничего, кроме глупых вопросов.
– Почему глупых? – улыбнулся Юрий. – Просто ты себя маленькой плохо помнишь, хоть и ушла вроде недалеко.
– Плохо, – согласилась Наташа, – совсем не помню.
– А я очень. У меня память вообще старческая: что недавно, я хуже помню. А детство – очень.
– А мне все кажется, – сказала Наташа, – что я только сейчас начинаю жить. По-настоящему. Все только время попусту тратила, а вот теперь начинаю вроде. Кстати, забыла сказать, нас Лорд к себе в театр приглашает.
– Вот как! – удивился Юрий.
– Вполне серьезно. Он театр осенью получает, уже утвердили главным, в малом областном.
– До нового сезона сто раз все изменится…
– Лорд почему-то уверен. Сделал официальное предложение.
– А квартира?
– Обещает. Комнату, конечно. В Ленинграде комната – о-го-го! Сам же знаешь.
– Знаю, – сказал Юрий. – Только в театр к Лорду я не пойду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59