Сомнительно, конечно, все в этой истории оперетта, сало, кровать. Недопедофилия, что ли.Но главное я думаю, что все это сало раз в неделю только называется разом в неделю. А на самом деле гораздо реже, через раз, не говоря уж о том, что папа еще в отпуск и в командировки уезжает, а мальчик на каникулы и на олимпиаду по математике. Так что, боюсь, это раз в неделю — раз 15 в год на самом деле…
— Раз в неделю, бывает почаще, — говорит Шнур.— Поэтому отношения и хорошие, — киваю я, — приехал и уехал. Временщик.— И поэтому тоже. Дело в том, что я жил с родителями, и они постоянно были дома. Это жуткая фигня. Родителей должно быть немножко в твоей жизни.— Они работали?— Да, работали, но раньше же были все эти КБ, застои, вся фигня, и они дома постоянно сидели. Приходишь из школы — и в пять часов уже дома все.Ну да, и ни в какие клубы и казино вечером они не ходили. И в рестораны ходить было грех, только буржуи в ресторанах денежки трудовые просаживают. Лучше по бутылочке кефира выжрать.— Контролируют?— Не контролируют, дело не в этом. Вообще родителей должно быть не много.— Ас женой отдельно вы жили от родителей— Вначале вместе, потом отдельно.— Ну и как это?— Ну, кайфно, они срутся постоянно.— Там никто под дверью не стоял? У моей подруги муж Сережа, они живут с родителями, и, когда они трахаются, любимое мамино занятие — это встать под дверью и тонким голосом позвать «Се-ре-жа!»Только Волкова, значит, возбудится, штаны с Сережи сдерет и свои трусы подальше забросит — тут как тут мамин голос «Сиро-жаааа!» На одной ноте. С промежутком в три секунды. «Сирожа!» — вдох и снова — «Сирожа!».— Нет-нет. У меня совершенно вменяемые родители. И они такие интеллигенты, в плохом смысле слова, и очень толерантно относились к нашим отношениям, не вмешивались.— Ну, кухня-то одна, кто готовил?— Это было так давно, в такой прошлой жизни, что, кто готовил, не помню уж.— Обычно же бесит, когда две хозяйки на кухне.— Это бесит хозяек. У меня в двадцать лет были такие крепкие нервы, что меня ничем было не пробить.— А у жены?— У жены нет. Женщина без истерики — это же вообще не женщина, таких не бывает. Если она не выплескивает эту энергию, то тогда она копится, и рано или поздно это кончается каким-то… Ей же хуже в конечном итоге.Интересно, я истеричка По логике Шнурова, да. Я ведь женщина, у меня между ног ничего не болтается. Значит, должна истериканить. Но на практике не получается как-то. Получается наоборот если мне что-то не нравится, я либо молчу, либо через каждое слово говорю «блять». «Сураев, блять, прибери, блять, у крыс, блять, они, блять, воняют, суки драные». — Это если мне кажется, что Сураев слишком медленно тащится за пылесосом или вовсе убирать у крыс отказывается. «Ты чё, псих», — нежно говорит Сураев.— Не бесят истерики?— Приходится мириться, что делать.— Мужики все-таки лучше, чем бабы, — язвительно говорю я.— Я бы не сказал. Это просто разные животные.
Шнуров отвечает дурашливо. Прикалывается. А сам периодически смотрит мимо меня и делает знаки бровями, глазами, губами — всем лицом. Ему хочется поскорее отвязаться от меня и пойти к своей белой девушке. Вот тебе и животные.— Теперь про любовь: изменяешь ли ты женщинам?— Изменял.— Почему?— Ну, не знаю, раньше как-то…— Какой-то был момент, после которого ты перестал изменять? Большая любовь?— Ну, может, большая любовь, я не знаю, я живу, как живу.— По-животному.— Да нет, не по-животному. Я рефлексирую и, собственно говоря, у меня есть свобода выбора, в отличие от животного.— То есть все-таки получается, что раньше ты никого не любил, а теперь у тебя большая любовь?— Наверное, да. Ну и потом я уже старый, опытный.— Сколько тебе?— Тридцать один.— Не такой уж и старпёр.— Понимаешь, у меня один год за пять. — Как в Афгане, — блатует Шнуров.— Творческие люди черпают что-то в любовных связях. Новая женщина, новый мужик — образ. У тебя нет такого?Я все рассказы пишу в состоянии влюблённости в Ляпу, в Валерочку. Не было бы влюблённости, не щекотало бы в животе — и не было бы рассказов. Душа без любви вялая. На ней ничего не растёт.— Нет. Мне хватает своего внутреннего мирка, в котором можно покопошиться еще прилично.— Ты когда стал музыкантом?— Я, музыкантом? Как родился.— Ну, когда ты стал песни писать, выступать?— Первую песню написал года в двадцать четыре, а так я обычно музыку писал.— А до того как стал выступать, что делал?— Работал. Я очень много где работал. Сторожем в детском саду.— Истопником был, батареи воровал? Это же модно было?— Нет, не тянуло совершенно. Работал кузнецом. Был у меня такой период.— Почему-то есть такая легенда, что среди всяких там художников, скульпторов кузнецы — самые пьющие.Еще, потом вспомнила, Кузнецов — самая распространенная в мире фамилия. Кузнецовы, Ковалевы, Смиты, Шмидты.— Не знаю. Кузнецов же много. Наша бригада как-то не особенно. Может быть, когда мы что-то сдавали, то как-то собирались, отмечали. Но чтобы каждый день — тяжело же физически дико. У наковальни жара такая, что у тебя сердце вылетит, если ты с бодуна. Как в бане, да. Еще копии красил малых голландцев, довольно долгий период. Потом работал реставратором. Потом был дизайнером в рекламном агентстве, а потом работал промоушн-директором на радиостанции «Модерн».— Ага, в то время, когда там Нагиев был?— Я был там начальником.— А песни про алкоголиков всяких из того периода или ты их сейчас сочиняешь?— Сейчас песни стали немножко другие. Из того периода, из этого — не помню уже. На самом деле песни про алкоголиков довольно непростые, если так вдуматься, — нагоняет пафосу Шнур.— Нет, ну, главный герой такой простой мужик…— Главный герой он, скорее, далеко не простой мужик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12