– Так оно и было.
– Я тогда жила в монастырском пансионе, а там позволялось мыться только по воскресеньям.
– А как ты попала к монашкам?
– Они дешево брали. Сперва я жила на виа Кассиа. А потом поссорилась с этими своими друзьями. Они обозлились, что я испортила ихнюю кинокамеру. Сказали, чтоб я убиралась в Нови-Лигуре к своим двоюродным. И денег дали на дорогу. Они, вообще-то, люди ничего. Но что мне делать в Нови-Лигуре? Эти двоюродные про меня уже давно ничего не знают. Если б увидели меня с таким пузом, замертво бы попадали. А потом, у них дома куча народу, а денег нет. Он-то, конечно, лучше, чем она.
– Кто это «он»?
– Он. Тот, что живет на виа Кассиа. А жена у него жадная до денег. Он подобрей. Работает на телевидении. Обещал, как только я рожу, устроить меня на работу. Может, я ему позвоню.
– А почему «может»?
– Он меня спросил, хорошо ли я знаю английский, и я сказала, что да, а это неправда, я по-английски ни бум-бум.
Квартира на виа дей Префетти состояла из трех смежных комнат. В последней комнате была балконная дверь с пыльными занавесками. Окна выходили во двор. На балконе стояла сушилка для белья, и на ней болталась фланелевая ночная рубашка бледно-сиреневого цвета.
– Сушилка мне очень пригодится, – сказала Мара.
– А чья это рубашка? – спросил Освальдо.
– Не моя. Я здесь никогда не была. Это квартира одной знакомой девушки, но она ей не пользуется. А рубашка не знаю чья. Но не ее, точно. Она вообще не надевает ночных рубашек, тем более фланелевых. Спит голышом. Я прочла где-то, что финны спят голыми и от этого очень здоровеют.
– Так ты сюда приехала, даже не посмотрев квартиру?
– Ну конечно. Это же бесплатно. Моя дорогая подружка пустила меня сюда задаром.
В комнате стоял круглый стол, покрытый клеенкой в белую и красную клетку, и двуспальная кровать, застеленная покрывалом с бахромой из бледно-сиреневой синельки. В средней комнате были электроплитка, умывальник, метла, календарь на стене, тарелки и кастрюли на полу. А в первой ничего не было.
– Поставь вскипятить воду, – сказала Мара. – Здесь все есть. Подруга говорит, что здесь все есть. Миска. Чашка. Вилка. И ложка.
– Я не вижу вилок, – сказал Освальдо.
– Господи! Не везет мне с вилками. Ладно, взобью МОЛОКО ЛОЖКОЙ.
– Да и ложек не вижу. Одни ножи.
– Господи! Правда, у меня есть пластмассовая ложки. Мне ее кудрявая подарила. Только ее кипятить нельзя – расплавится. Вот чем плоха пластмасса.
Она вынула ребенка из сумки и положила на кровать. У него были длинные черные волосики. Пеленкой ему служило цветастое полотенце. Он потянулся. Из полотенца высунулись ножки в огромных голубых шерстяных носках.
– Тебе и со стульями не везет. – С этими словами Освальдо вышел на балкон, принес оттуда шезлонг с продранным полотном и уселся.
– Я вообще невезучая, – сказала Мара. Она сидела на кровати, расстегнув кофточку, и кормила ребенка.
– Ты же его не взвесила, – сказал Освальдо.
– А как я его взвешу, если нет весов? Придется на глазок.
– Хочешь, я схожу в аптеку и возьму тебе весы напрокат?
– Что, и заплатишь за прокат?
– Да, заплачу.
– А я думала, ты скряга. Сам всегда говорил, что ты скряга и нищий. Что у тебя ничего нет и даже кровать, на которой ты спишь, принадлежит твоей жене.
– Я действительно скряга и нищий. Но за прокат весов заплачу.
– После. После сходишь. А пока сиди тут. Мне надо, чтобы кто-то был рядом, когда я взбиваю порошковое молоко. Я боюсь сделать что-нибудь не так. Вдруг оно сгустками пойдет. В пансионе была кудрявая. Я звала ее, и она сразу приходила. Вот только ночью – нет, не приходила.
– Я не могу все время сидеть здесь, – сказал Освальдо. – Мне надо зайти к жене.
– Вы же разошлись. Что тебе делать у жены?
– Побуду немного с девочкой. Да и с Адой тоже. Я бываю у них почти каждый день.
– Почему же вы разошлись?
– Мы слишком разные, чтобы жить вместе.
– В чем разные?
– Разные. Она богатая. Я бедный. Она очень энергичная. Я лентяй. У нее страсть обставлять квартиру.
– А у тебя нет такой страсти?
– Нет.
– Значит, когда женился, ты надеялся стать богатым и неленивым?
– Да. Или чтоб она стала поленивее и победнее.
– Не вышло?
– Нет. Она старалась лениться, но мучилась. Даже лежа в постели, продолжала строить всякие планы. Мне казалось, что я нахожусь рядом с кипящей кастрюлей.
– А какие планы?
– Да всякие. У нее вечно планы. Сделать ремонт. Обставить квартиру старым теткам. Покрыть лаком мебель. Перестроить гаражи в картинные галереи. Случить одних собак с другими. Покрасить подкладку то у одной, то у другой вещи.
– А как ты старался разбогатеть и поменьше лениться?
– Вначале я прилагал какие-то усилия, чтобы стать побогаче. Правда, очень вялые и неумелые. Но для нее было не так уж важно, чтоб я зарабатывал деньги. Ей хотелось, чтоб я писал книги. Она этого жаждала. Требовала. Совсем меня замучила.
– А ты сказал бы ей, что не умеешь писать, – и баста.
– Я не был окончательно уверен, что не смогу писать. Иногда думаю, что, может, даже и написал бы, если б она этого не ждала. Но все время чувствовал, как меня обволакивает это ее ожидание – упорное, бескорыстное, огромное, подавляющее. Я чувствовал это даже во сне. Это меня просто убивало.
– И тогда ты ушел от нее.
– Все случилось как-то очень спокойно. Однажды я сказал ей, что хочу снова жить один. Она как будто не удивилась. С некоторых пор это ее ожидание стало сходить на нет. Она оставалась такой, как всегда, только по углам рта появились две морщинки.
– А книжная лавка? Она тоже принадлежит твоей жене?
– Нет, лавка моего дяди, он живет в Варезе. Но я сижу в ней уже столько лет, что кажется, будто она моя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152