Стань моей женой! Прошу твоей руки и сердца!
Ганна помедлила. Потом кивнула чуть, руку навстречу его руке протянула.
Счастливый, подводил ее Марат к столу.
— Это наши дети, Ганна. Это наши с тобой дочки. Это вот Верочка. Это Надя. Это Люба.
Заглянула каждой дочке Ганна в глаза, каждую погладила по голове, поцеловала. Побежала, принесла из угла все свои сокровища: гребешок, конфетку, китайский мячик на резинке, — разложила перед ними. Миски с водой перед каждой поставила, будто то борщ. Кормила их из ложки, дула на воду, чтобы борщ остыл. Сестры от ложки с водой увертывались, есть не хотели и хихикали. Ганна ласково и настойчиво их кормила, руки целовала, упрашивая.
— Что ты их целуешь! — не вытерпела Конопушка. — Ты их выпори! Ишь расфулиганились!
— Тук-тук-тук! — постучал Марат по столу. — Это ваш папа с работы пришел.
Кинулась птицей Ганна к мужу, пальто ему расстегивала, шарф разматывала. Усадила Марата во главе стола, подала с поклоном миску с водой.
— Ух, уморился, — рассказывал семье Марат. — Двадцать две резолюции наложил да тридцать три партийных поручения выполнил. Устал!
— Ишь как устроился! На чистую работу, лентяй, — завистливо сказала Конопушка. — Контора пишет, а денежки идут.
Ганна расшнуровала Марату ботинки. Поставила тазик с водой. Помыла Марату ноги, вытерла. Потом вдруг подняла тазик с водой, хотела выпить из него воду.
— Не пей! — закричал на нее Марат. — Не надо, это грязная вода…
— Раньше древние жены мыли ноги мужу и эту воду пили, — сказала Конопушка. — Я сама читала.
— Мы же не древние! Зови Чарли и Булкина! — Конопушка выбежала за дверь.
В дверь постучали.
Испуганной птицей глянула на дверь Ганна. Сестры затихли. Марат напряженным, каким-то деревянным голосом спросил:
— Кто там?
— Открывайте! А не то дверь сломаем!
В дверь забухали.
Марат подошел, открыл. В дверь ввалились Чарли и Булкин. Злые, страшные. Все в доме перевернули, что-то искали.
— Кто вы такие? И что вы делаете в моем доме? — спросил их Марат.
— Мы — «черный ворон»! — закричали те, показали белую бумагу. — А ты — враг народа. И ты — арестован! — скрутили Марату руки. Потащили к дверям.
Разом заплакали сестры в голос:
— Папа! Папа! Папочка! Не уходи!
Заплакала вся палата. Плакали по-настоящему, укрывшись с головой одеялами.
Одна Ганна стояла, не плакала. Стояла-стояла, застыв: будто не здесь она, будто думу думает… Бросилась вдруг коршуном на Чарли и Булкина, налетела, била их изо всех сил, в лица плевала, царапалась и кусалась, била, била, била…
— Это же игра! — кричал, отбиваясь, Чарли. — Дура! Мы же играем! Мы понарошку его уводим! Игра! Понимаешь? Ты испортила всю игру!
А Ганна не слушая била и била. Покуда не убежали.
Обняла Марата, подвела к столу, посадила за стол. Сестер успокоила, налила им в миски «борща». Погрозила кулаком двери.
Села рядом с Маратом.
Семья начала есть.
Мокрые глаза детей следили за ними со всех сторон.
18
Утром Тракторина Петровна всех будила:
— Подъем!
Дети спали.
— Подъем! — кричала Тракторина Петровна, срывая одеяла. — Ночью надо было спать! На линейку — марш! Марш! Марш!
Дети сонно вскакивали, одевались нехотя.
Тракторина Петровна сорвала одеяло с Ганны. Ганна лежала мокрая: обмочилась.
— Ах ты дрянь! — Тракторина Петровна даже руками всплеснула. — Обоссала всю кровать! Тебе что? Ночью лень было встать? Лень?!
Ганна закрыла лицо руками от стыда.
— Нет, ты смотри! — отводила ее руки Тракторина Петровна. — Ты ссаться будешь, а я стирать? Ну-ка понюхай! Чем пахнет? Нюхай! — Ткнула Ганну лицом в мокрое: — Нюхай! Так щенков учат, чтоб не гадили! Нюхай! — Она вошла в раж: — Нюхай!
Марат дотронулся до руки Тракторины Петровны. Та оглянулась, потная, красная.
— Чего тебе?
— Она сама постирает. Я ее на реку поведу. Можно? После завтрака?
Тракторина Петровна кряхтя вставала:
— Ладно. Только завтрака не будет. Разгрузочный день сегодня. Яблоки будете грызть. Витамин! — Пошла к дверям, остановилась. — Только смотри у меня! Чтобы не ты! Чтобы она сама стирала! Сама! Я по глазам узнаю!
Тракторина Петровна вышла. Потом почти сразу открылась дверь. Сторож с порога, не заходя, высыпал из мешка яблоки на пол. Мелкими круглыми блестящими ядрами заплясали зеленые яблоки по полу, покатились по палате.
Каждый взял по яблоку. Марат откусил, поморщился.
— Кислятина! Выплюньте! — сестрам сказал. — Мы на речку с Ганной пойдем, там в саду сладких вам нарвем!
Ганна послушалась, выбросила яблоко.
Чарли и Булкин набросились на яблоки: Чарли кидал их себе за пазуху, Булкин набивал карманы. Конопушка бегала между ними, яблоки надкусывала одно за другим — чтоб никто не взял.
— Это мое яблочко, — говорила. — И это мое. И это.
Лицо ее кривилось от кислого, а она все надкусывала, остановиться не могла.
Надкусывала и жевала, приговаривая:
— Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!
19
Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.
— В воду положи, — показал Марат на простыню, — пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся — не уплывет.
Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.
— Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, — застеснялся за Ганну Марат.
Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.
— Ну, поплыли, — вздохнул Марат.
Ганна покачала головой: нет.
— Ты плавать не умеешь? — догадался Марат. — Давай я тебя научу.
Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.
— Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!
Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота — золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…
Глаз не может отвести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30